Дочь ахнула и прикрыла рот ладонью. Но наместник не пошевелился.
— Я лишь исполняю волю его высочества, — ровным тоном произнес он. — Горе, которое вы перенесли, извиняет ваше нерадушие.
Старуха расхохоталась.
— Сюда приходил человек. И по его просьбе я навела на твою семью порчу. Что теперь скажешь?
Воронцов внутренне сжался.
— Я могу поправить, — с вызовом бросила карга. — Тебе стоит только захотеть, и все будет по-прежнему.
Видит Бог, ничего на свете Михаил не желал больше! Минуту он молча смотрел в лицо Полихрони. Потом покачал головой.
— Дурак! — не выдержала старуха. — Убирайся, и дорогу забудь к моему дому.
Наместник еще раз поклонился.
— Мадемуазель, ваша матушка не в себе. Надеюсь, вы возьмете труд позаботиться о получении денег и приискании приличного жилья?
Калипсо усиленно закивала, прижимая к животу пакет с документами.
Граф вышел за ворота. Все это время Вигель сидел у куста ракиты в переулке. По лицу спутника он понял, что разговор шокировал того. Поделом! Говорено было, куда идет. Они уже двинулись вверх по улице, когда сзади послышалось шлепанье босых ног. Их догоняла растрепанная Калипсо.
— Ваше сиятельство. — Она с трудом дышала. — Подождите. Мама не может снять порчу сама, даже из благодарности. Вы должны попросить.
Михаил грустно улыбнулся.
— Мой совет, сударыня, не наследуйте за матерью ее ремесла.
— Я не успею.
Только тут граф заметил, что румянец не проходит, чахоточным цветом пламенея на щеках у девушки.
— Есть дары, за которые приходится платить, — сказала она.
Вечерело. Михаил брел по кишиневскому переулку. На окраине города, в излучине Быка цыгане поставили кибитки, распрягли лошадей, разбросали по земле грязные циновки, затеплили костры. Пение и позвякиванье бубнов доносилось издалека. Сам не зная, зачем, граф пошел на звук. Он не любил ничего дикого. Но его сердце сейчас отзывалось на варварский напев и полнилось непереносимой болью. Как будто за грудиной бьется птица, ей тесно, она ломает крылья, но не может вылететь наружу.
«Что я наделал!» Было все. И ничего не осталось. Мудрено ли, что Лиза чувствовала себя покинутой? Они почти не виделись, пока муж упивался своей занятостью. Нужностью. Умением делать дело там, где другие опустили руки. Граф как с цепи сорвался. Работать, он так хотел работать! Отставка далась тяжело. «Не я нужен службе. Служба — мне». А Лиза… Лиза подарила четыре года счастья, в котором постоянно чего-то не хватало.
Чтобы заполнить брешь, Михаил поставил на карту все. Боялся прогневить императора. Не позволял себе лишнего движения, слова, чувства… Что вышло? Потерял себя. Потерял жену. Не помог шкодливому, но, в сущности, безобидному мальчишке. Черствый, холодный человек! Что мешает сейчас отправиться в Белую Церковь? Характер. Воронцов умел дуться месяца по два. Но хуже всего — Лиза не подавала ни малейшего знака к примирению. Ни письма, ни устной весточки через слуг. А ведь по срокам ей скоро рожать. Если и после родов она не захочет его видеть…
Михаил опустился возле костра. Цыгане никого не гнали. Послушать их из города прибредала молодежь. Бросали деньги танцующим, приносили с собой закуски и вино, угощали хозяев. Граф огляделся. Какая нищета! Пестрые лохмотья на смуглом теле. Вспомнился анекдот. Голый цыганенок просит мать согреться. Та протягивает ему веревку: «На, дитятко, повяжись!» Близко к правде. И при этом ни капли безысходности. Поют, заливаются. Такой народ.
Граф вынул ассигнации, швырнул на пестрый платок под ногами цыганки. До чего бабы бывают страшные! Та зазвенела монистами, подобрала, поцеловала бумажку.
— Что тебе спеть, яхонтовый?
— «Черную шаль»! «Черную шаль»! — закричали вокруг.
— Не вас спрашивают, — цыкнула на них женщина.
— Спой, что вы пели куконашу Пушке, когда он ходил с вами.
Цыганка рассмеялась:
— Мы пели по-своему, а уж он переложил на русский.
Пусть так. Граф кивнул. Женщина присела на платок, подвернув одну ногу под себя, взяла гитару. Ее пальцы побежали по струнам, точно ища нужную, ущипнули бас и рассыпались, как бисер на столе.
Старый муж, грозный муж,Режь меня, жги меня:Я тверда, не боюсьНи ножа, ни огня…
Как ласкала егоЯ в ночной тишине!Как смеялись тогдаМы твоей седине!
Михаил с шумом вдохнул воздух. Господи, зачем он попросил!
Гость принял протянутую бутылку кислого молдавского пойла и опрокинул себе в рот, задрав к небу донышко, оплетенное лыком.
— Это всего лишь песня. — Под хлопки цыганка отложила гитару. — Дай посмотрю на руку.
Граф протянул. Чего терять? Женщина несколько минут разглядывала его ладонь, развернув ближе к огню. Потом закрыла и отвела от себя.
— Все будет хорошо.
Ноябрь 1824 — апрель 1825 года. Белая Церковь.
Лиза стояла на крыльце и следила глазами за пестрым мячом, прыгавшим над сиренью. Александр играл с тучей племянников. Его приезд буквально спас графиню. Он примчался в Белую Церковь вскоре после нее и сумел разъяснить Браницкой дело так, что во всем оказался виноват один Михаил. Александра Васильевна несколько смягчилась в отношении дочери, но с величайшим подозрением взирала на самого Раевского.
— А тебе-то откуда об этом знать? — спросила она прямо.
Полковник не растерялся.
— Мадам, я служил с этим человеком несколько лет. И мне ведома вся глубина его эгоизма. Когда вы выдавали дочь замуж, вы точно ослепли.
Старая графиня оценивающе прищурилась.
— Не дури мне голову. Проморгал девку, теперь кусаешь локти. И осмеливаешься позорить достойных людей. Не лезь в чужую семью!
Чем была хороша тетушка, так это умением резать правду, как хлеб. Александр опустил глаза. Он всегда пасовал перед старухой.
— Не скрою, ma tante, мои чувства к вашей дочери…
— Попридержи язык, если не хочешь, чтобы тебя выгнали. — Графиня топнула ногой. — Был несносный мальчишка и остался. Я не показываю тебе на дверь только потому, что Лизе нужна поддержка.
Браницкая не сказала правды. Больше всего на свете она не хотела, чтобы ее дочь впала в отчаяние и растеклась лужей слез по паркету. Чтобы устоять, женщине необходимо видеть свое отражение в чужих глазах, сознавать, что она любима… Муж тяжело обидел Лизу. Фактически выгнал. Скоро роды, а от него ни слуху ни духу. Даже очень любившая Воронцова теща начинала сердиться. Упрямец! Ведь знает же, что ее девочка ни в чем не виновата. Чего он ждет? Что она приползет к нему первая? Не бывать этому. Чтобы сохранить чувство собственного достоинства, молодой графине нужен человек, который не скрывал бы своего чувства. Поэтому хозяйка Белой Церкви позволила Раевскому остаться.