дела в сельской школе, но и здесь не нашел удовлетворения, так как не мог оказывать на своих учеников такое влияние, какое бы ему хотелось.
Наконец, с его женитьбой наступил период долгого семейного счастья во времена которого он написал некоторые из своих наиболее гениальных произведений.
Потом что-то произошло. Его стали смущать два вопроса: «Зачем все это?» и «К чему все это ведет?». Эти вопросы преследовали его на каждом шагу. Ему начало казаться, что в жизни нет смысла. Он не видел впереди ничего, кроме разрушения и смерти, и временами был близок к самоубийству.
Наконец, наблюдая за крестьянами, он убедился в том, что они счастливее, чем он, хотя у них не было почти ничего, а у него было все. Он понял из своих собственных наблюдений, что это объясняется их бесхитростной верой в Бога. Три года он напрасно искал Бога, приходя время от времени к порогу полного отрицания Божества. Наконец он решил, что Бог – в его душе, и что он сам был счастлив только в те минуты, когда он верил в Него.
Придя к этому заключению, он решил, что назначение человека – творить волю Божию на земле, устраняя все препятствия к этому. Он думал, что нашел в этом разгадку тайны жизни.
– Мы живем, чтобы творить волю Божию, а эта воля – любовь.
Такова основа учения Толстого в это время.
В этом периоде он начал проводить в жизнь все свои убеждения, стремясь к тому, чтобы устранить из своей жизни все то, что, по его мнению, стояло между ним и Богом. Он видел зло в имуществе, в силе, в плотской любви, и он стал отшельником в собственном доме, отказавшись от всякого комфорта, от всего, что давало ему положение, и от прежних отношений с собственной семьей. Это и привело к той тяжелой домашней трагедии, которая омрачила жизнь Толстого.
Во всем этом он был глубоко искренним, стремясь во всем проводить свое собственное правило: орать как можно меньше на других и вознаграждать их за это гораздо большим. В этом, как и в своем полном самоотречении, он одержал большую победу над собой – но он потерпел поражение в собственном доме.
Это взаимное непонимание между ним и женой привело его к подозрению, даже к ненависти по отношению к последней – словом, к таким чувствам, в которых не было ничего похожего на христианскую любовь.
Затем последовал уход и трагический конец этой великой жизни.
– Толстой во многом потерпел неудачи, но они не были таковы, что в сравнении с ними все наши успехи кажутся неудачами, – закончил докладчик. – Это человек, который отказался от собственной славы ради той более священной славы, которая может сиять в душе человека. Он нашел истинную цель жизни, высший идеал любви и показал нам, как наши жизненные привычки мешают нам на пути к этому идеалу.
Его несчастье было в том, что он недостаточно верил в то, что любовь может сделать своими слугами все то, что он так яростно отрицал: брак, силу и собственность. Мы можем не соглашаться с ним во всем и не следовать ему, но его жизнь является вызовом для каждого из нас в том, что мы не имеем права называться христианами, если мы не будем жить с такой же искренностью и честностью по отношению к своим идеалам, как он.
XI. «Писатель ”предгрозового” настроения…»: А. П. Чехов
И. Нолькен
А. П. Чехов предвестник Куэ1
В восьмидесятых годах я как-то выехал из Москвы, направляясь на юг. Занял я место в вагоне второго класса. Вечерело. Против меня поместилась пожилая полная еврейка, а на соседней скамейке расположились симпатичного вида блондин с маленькой бородкой и пенсне на носу и маленький, похожий на черного жучка, брюнет.
Как только поезд отошел от станции, пожилая еврейка начала тихо, а потом все громче и громче стонать и приговаривать:
– Ой, больно! Ой, ой, как больно! Смерть прямо!
– Что с вами? – спросил я.
– Живот!.. Живот страшно болит! Ужасно! Без всякой причины. Болит себе и болит! Умру в дороге!
Вдруг блондин в пенсне, повернувшись к еврейке, приятным баритоном в высшей степени вежливо заявил:
– Я доктор. Вы, видимо, больны? Не могу ли я чем-либо помочь вам?
При этих словах еврейка быстро засыпала его словами:
– Ах, доктор, как я вам буду благодарна, если вы дадите мне хороший совет. Продуло не иначе! Нет ли у вас с собой каких-нибудь капель или порошков?
– Есть, есть, – с улыбкой заметил доктор, – у меня, к вашему счастию, имеются с собой замечательнейшие порошки. В состав их входит новое средство, которое на всякие боли действует совершенно волшебным образом.
Тут он встал, взял с сетки свой чемодан и начал рыться в вещах. Затем направился в уборную и, вернувшись оттуда, подал еврейке стакан, наполненный на одну четверть водой, со словами:
– Вот и лекарство. Пейте залпом. Сразу же, ручаюсь, все боли у вас исчезнут.
Больная жадно проглотила содержимое стакана и со вдохом облегчения проговорила:
– Ах, какое сильное средство! Соленый вкус даже! Большое спасибо вам, доктор!
– Через полминуты вы ни малейших болей испытывать не будете. Мое средство универсальное! – серьезно и даже строго проговорил невозмутимо блондин.
– Да, да, мне уже лучше, право же, лучше, – затараторила она, – боли проходят, совершенно проходят! Вы удивительный доктор!
В Калуге она вышла, осыпая доктора похвалами, а я познакомился с моими спутниками. Оказалось, что больную вылечил Антон Павлович Чехов, который в то время писал еще маленькие юмористические рассказы для «Будильника» и других еженедельников.
– Что вы ей дали? – спросил я Чехова, когда мы разговорились.
– Видите ли, – с лукавой улыбкой ответил писатель, – я дал простую воду, к которой прибавил немного обыкновенной соли (другого лекарства у меня с собой нет). Но дело не в лекарстве, а в вере. Моя пациентка поверила мне, поверила, что мой порошок сразу же утолит все ее боли. Ну, эта вера и спасла ее от страданий. Я уверен, что во многих случаях путем внушения можно облегчить страдания больного, особенно нервного характера.
Весь вечер мы беседовали под стук мерно двигающегося поезда. Эта случайная первая и последняя встреча с нашим великим писателем осталась у меня ярко в памяти.
А. Ларин
Недуги интеллигенции. К 25-летию со дня смерти А. П. Чехова
– Их штербе…
С такими, почему-то немецкими, словами двадцать пять лет тому назад, в ночь на второе июля по