успокоилась.
— Ты не думаешь, что всё это произошло из-за женщин? По их вине?
— Я так не думаю, — сказал Егор. — И никогда так не думал. Так совпало. Меня дома ждала любимая. И всё, что я делал, делал с мыслями о ней. Разыскивая цветы в Грозном, я не думал о ком — то другом, о том, что дарю цветы чужим жёнам! Я искал эти цветы для неё, для своей Кати, представлял именно так, представлял, как она была бы счастлива их получить от меня в этот день.
— И она бросила тебя?
— Верно, — сказал Егор совершенно серьёзно, — это правда. Но это не её вина! Пожалуй, я сам сделал всё для этого? — сказал он.
— Что ты делал не так?
— Не слушал её. И не любил, как она того заслуживала.
— Я так и подумала, — сказала она без гордости. — Это очень чувствуется! А она любила тебя?
Егор без колебаний кивнул.
— Уверен, что да…
— Как думаешь, за что?
Тут он замешкал, не зная ответа.
— Думаю, не очень много приведу аргументов… — честно признался Егор. — Проблем от меня было куда больше!
— Я тоже думаю, что аргументов было немного, — сказала Маша и немного подумав, добавила. — Женщинам, чтобы любить много аргументов не надо. А ещё женщины отлично управляются с проблемами, намного лучше мужчин. Но, женщины всегда завидовали мужчинам: их мечтам, иллюзиями, амбициями… Я теперь много про это знаю! Знаешь, что притягивает в мужчинах здесь и я отчётливо это разглядела? Я увидела их в состоянии, в котором большинство женщин мужчин никогда не видели… Женщины с большей надеждой смотрели бы на вас, если бы только видели в живую, как вы проживаете свои жизни и, может быть, прощали вам чуть больше, а может, даже многое! Вашим жёнам не увидеть вас на войне, потому что их на войну не берут. А если кому — то и довелось увидеть, то далеко не всем, единицам, где — нибудь в Афганистане или в Чечне… Какими я увидела мужчин здесь, когда вы попадаете сюда, такими вас мало кто видит. Если бы ваши жёны видели, как вы здесь умираете, а не какими возвращаетесь домой и потом пьёте до без рассудка, они бы относились к вам чуточку нежнее…
— Можно я сделаю один звонок? — спросил Егор Машу. — А то из одежды у меня только ботинки «Ампато» остались…
— Конечно, звони.
Егор набрал на память Пескова.
— Вить, мне нужна на завтра одежда: брюки и куртка. Мои вышли из строя… — Егор взглянул на Машу, которая застенчиво улыбнулась, вероятно, вспомнив то же самое, что и Егор: как резала ножницами штанины до колен, одну за другой. — Надо привезти одежду в больницу, у Медведчука узнай адрес… И запиши номер этого телефона… — Егор искоса посмотрел на Машу, она не возражала. — Да. Имя: Мария. — И отключился.
— Спасибо, Маша, — поблагодарил Егор.
— На здоровье, Егор, — ответила Мария и украдкой зевнула. — Наверное, трудная была у твоей Кати жизнь?
— Очень. — Егор удобно разместился на кровати напротив, подбив под голову подушку и выбрав глазами точку на потолке над соседней кроватью, над Машей. — У неё рано не стало родителей. А тут ещё я свалился ей на голову — далеко не подарок судьбы!
— И ещё война…
— Да, и война. Она шла в умах и сердцах многих в то время, но в её огне горели заживо такие как я и моя Катя. Знаю, очень трудная была у неё жизнь со мной. На войне я мечтал вернуться домой, дома думал, когда окажусь на войне. Если дома что — то случалось не так, мне тут же хотелось умотать туда. Переживания за неё и сына с войны, казались, мне куда сильнее той любви и тех переживаний, что я испытывал, когда находился рядом. К тому же её переживания я не принимал в расчёт совсем. Знаешь, как это случается: ты на войне, ты занимаешься страшной работой, но ты знаешь, что происходит и внутри себя ты спокоен, а твоя женщина только представляет, что происходит с тобой исходя из той информации, которую получает из телевизора — не всегда правдивую, но всегда дающую почву для того, чтобы додумать самое страшное самостоятельно. Катя сгорала от неведения, гораздо сильнее, чем я. Я просто проживал опасную жизнь. Жизнь под девизом: «Всех убить, всё отнять, мы рождены для войны» — это мы в спецназе придумали, и — она на сто процентов соответствовала настроению и при отсутствии социальной адаптации к мирной жизни после войны и наличии на тот момент единственной способности — отправлять себе подобных на тот свет, используя любой подручный предмет способный проткнуть человеческое тело, была основой, фундаментом жизненной идеологии специального солдата. А я всегда им был, солдатом. Я и сегодня муж — солдат и не могу без жены — командира. Мне всегда нужно её слышать. Когда мне некого слушать, я думаю, но мои мысли при этом неправильные. Я люблю свою жену, восхищаюсь ей и уважаю, в ней одной оказалось больше здравого смысла, чем во всей моей жизни. Мужчина, у которого нет женщины, живет неправильной жизнью. Иррациональной жизнью. И с ним точно что — то не так. Я всегда знал: если со мной не будет её, я убью себя. Или кто — то убьёт меня. Такая жизнь не представляет для меня ценности. Солдат не может существовать без командира. Мне всегда было нужно, чтобы со мной был кто — то, кого бы я слушал. Я не могу сам по себе думать и делать, не умею, не научился так жить, не такой я человек… — Егор, наконец, взглянул на Машу и замолк.
Маша тихо спала, полусидя на соседней кровати. Егор снова обругал себя за эгоистичность и невнимательность. Осторожно поднялся. Укрыл её тонким больничным одеялом, поправил под головой подушку. Осторожно, как маньяк, заправил ей волосы, опавшие на лицо за ушко. У Маши были маленькие аккуратные уши, совсем как у Кати. Он дотронулся до её губ и кончика носа, провёл тыльной стороной пальца по бровям, будто рисуя из неё Катю. Выключив настенную лампу, сел на краю кровать, стянул на половину пижаму, нажал кнопку на протезе, вывернул его на сто восемьдесят градусов, сдёрнул правую штанину. Снял протез. Даже в темноте культя выглядела сморщенной. У него остались мышцы, но из-за того, что ему приходилось выполнять ей ограниченный объем работы, мышцы постепенно атрофировались. Кожа на конце культи была идеально белой и плотно зашитой и казалось светилась в темноте глубоким