Читать интересную книгу Искры - Михаил Соколов

В саду цвели яблони и сильно пахло жасмином. Повинуясь хозяйке, Яшка шел по аллее, не зная, куда и зачем его ведут, и только чувствовал, что Ветровой он понравился.

Вера Михайловна говорила без умолку:

— Не правда ли, какая замечательная ночь?.. А как чудесно пахнут деревья!

— Эго яблони… А где ваш муж, Вера Михайловна?

— В Петербурге… Ах, люблю запах жасмина!

— От него болит голова… Он что — служит, муж?

— Служит.

— А куда мы идем?

— К речке. Там стоит лодка. Мы немного покатаемся. Такая чудесная ночь!

Яшка косо взглянул на нее и заметил, что на руке ее при лунном свете вспыхивал бриллиант. «Муж — чиновник. Чужие мужья, что ли, покупают ей бриллианты?» — подумал он и вяло сказал:

— Не хочется мне что-то кататься, Вера Михайловна. Давайте посидим лучше на берегу.

Ветрова настояла на своем. Но едва они немного отплыли от сада, как она велела причалить к противоположному берегу. Она была весела, смеялась и хотела, чтобы ее кавалер обязательно нарвал ей цветов. Но Яшка грубовато сказал:

Да какие же сейчас цветы, ночью?

— Ну, а что же мы будем делать? Тогда давайте в горелки играть, — предложила Вера Михайловна.

Яшка усмехнулся. «Дурная», — едва не сказал он, да спохватился.

— В горелки надо играть в несколько пар… И ночью в них не играют.

Тогда Ветрова опустилась на траву и указала Яшке на место возле себя. Он сел рядом с ней и достал портсигар.

Вера Михайловна взяла папироску, хотела закурить, но Яшка недовольно заметил:

— Не люблю, когда женщины курят. Дайте сюда, — взялся он за папиросу. Но Ветрова сжала мундштук зубами и медленно стала приближать к нему свое лицо. Видя перед собой горящие большие глаза, чувствуя запах духов и пудры, Яшка подумал: «Со мной шутки плохи, дамочка». Но глаза ее приблизились к его лицу и смотрели пристально, жадно. Наконец Яшка уже ничего, кроме них, не видел.

Он нахмурил брови, сурово посмотрел в эти темные, безбоязненные глаза, но они смеялись и вызывающе ждали. «А, чертова баба!» — выругался в уме Яшка и, вырвав изо рта Веры Михайловны папиросу, швырнул в речку, а следом туда же бросил и свою…

3

В день, когда были закончены полевые работы, у Яшки случились две неприятности: от Алены пришла тревожная телеграмма с просьбой немедленно приехать в Кундрючевку, а в поле бык боднул и сильно поранил рабочего. Яшка был в это время тут же, на участке. Он выхватил нож из-за голенища и воткнул его быку в затылок. Бык упал на передние ноги, а в следующую секунду Яшка перехватил ему горло.

— Половину зажарить, а другую половину раздать людям, — приказал Яшка и, вытерев о землю окровавленный нож, вскочил на коня. Все это он сделал так просто и быстро, что рабочие только посмотрели ему вслед удивленными глазами и недоуменно переглянулись.

Около землянки Яшку ждал помещик Чернопятов.

— Если не забыли, — сосед ваш, Аристарх Нилович Чернопятов, — сказал он, приподнимая шляпу. — Познакомились у Френина…

Яшка в уме чертыхнулся: «Принесло не во-время!» А вслух приветливо проговорил:

— Очень рад, сосед… За вид извините.

Чернопятов заметил, что хозяин чем-то расстроен, и участливо спросил, в чем дело. Яшка пригласил его в землянку, рассказал о случае в поле. Аристарх Нилович рассмеялся:

— Ну, и чудак же вы, оказывается, сосед… Из-за какой-то, извините, распоротой ягодицы у рабочего убить вола! — И, оглянувшись на раскрытую дверь, спросил: — Или это так, благородства ради?

— Сегодня у меня праздник, сосед, — хмуро ответил Яшка. — А в такие дни нельзя портить настроение.

— А-а, настроение рабочих… Понимаю. Однакоже вы хитрец!

— Мое настроение, — недовольно буркнул Яшка.

Аристарх Нилович дружески положил руку ему на плечо:

— Бросьте говорить ерунду, сосед. Если мы будем настраивать рабочих такими способами, смею вас заверить, они с нас штаны сдерут. Это уж я знаю. лучше вас, милый мой. Вот этим надо их настраивать, — он взмахнул своей плеткой с серебряным набором.

Яшка усмехнулся и ничего не ответил, а сам подумал: «То-то ты и поглядываешь на дверь, храбрый такой». И стал мыть руки.

Аристарх Нилович придирчиво осмотрел его, мысленно оценил: «Мужиковат. Но, кажется, не глуп».

Яшка понимал, что Чернопятов будет рассказывать о нем друзьям-помещикам, и злился, что вынужден был принимать гостя в землянке. «На смотрины явился, усатый дьявол, а потом брехни всякие будет распускать… Эх, не хотелось мне подстраиваться под ихние порядки, а доведется. Они — сила и власть», — сказал он себе и решил быть внимательнее к помещику.

Помещик не отказался от рюмки анисовки и, закусывая, повел разговор о мериносах, лошадях.

— Слышал о вашем англо-нормандце. Жалею, что не видел его прошлый раз у Френина. Давно купили?

— Купил, да что-то не нравится, — с притворным равнодушием ответил Яшка и пригласил посмотреть жеребца.

До табуна было версты три, но Чернопятов заявил, что это ему по дороге.

Яшка вызвал Андрея, наказал ему хорошо накормить рабочих и не жалеть водки по случаю окончания полевых работ и, велев оседлать рысака, поехал проводить гостя.

Некоторое время они ехали молча.

— Сколько вы за своего отдали, сосед? — спросил Яшка, любуясь серым жеребцом Чернопятова.

— Две тысячи, — соврал Аристарх Нилович. — А вы за нормандца?

— Две с половиной, — в тон ему ответил Яшка, но, к его удивлению, помещик нашел, что это недорого.

Мало-помалу они разговорились. Чернопятов спрашивал, сколько в табуне кобылиц, что стоят теперь овцы «рамбулье», поинтересовался, много ли доходу дает имение. Яшка отвечал уклончиво, говорил, что только начинает хозяйство «в этих краях» и, пока оно не поставлено, не хотел бы хвалиться.

— Я еще посмотрю, а то, может быть, продам все, если толку не будет, — равнодушно говорил он, хотя думал совсем о другом. — Затраты сделал немалые, а весна что-то сухая.

Чернопятов пожурил его за ненужную расточительность и стал дружески наставлять, как надо вести дело, попутно рассказывая, как сам ведет свое хозяйство. Яшка слушал его, не пропуская ни одного слова, часто переспрашивал то, что его больше интересовало, а чтобы Чернопятов не понял тайных его мыслей, спорил с ним и подзадоривал.

Отделавшись наконец от помещика, Яшка вернулся на полевой участок, где работники уже принялись за обед, усердно наполняя желудки вареной и жареной говядиной и угощаясь водкой. Держался он просто, сам подливал водку в стаканы и чашки своих соседей, отпускал злые остроты по адресу помещиков и недавнего гостя — Чернопятова, и это подкупало людей. Но вот один из батраков подсел к нему ближе и неожиданно сказал:

— Хороший ты человек, хозяин, а только плату положил, хоть бы и мне, скажем, маловатую.

Наступило неловкое молчание. Яшка не ожидал такого, но сообразил, как поступить, и, достав серебряный рубль, отдал его батраку.

— Это для начала. Будешь хорошо работать, в обиде не останешься.

Батрак взял рубль, повертел его в руках и весело взглянул на своих товарищей:

— Вот он, отец наш! Мало — кормит наших детишек, так он еще и награду нам, братцы!

— Кто еще хорошо работал, Спиридон? — обратился Яшка к старшему рабочему.

Спиридон назвал человек семь, попавшихся на глаза, и Яшка приказал Андрею выдать всем по три рубля наградных. Потом достал золотую пятерку и сказал громко, чтобы все слышали:

— А это тебе, Спиридон, за то, что по-хозяйски дело вел. Будем живы до осени, бог даст, телку получишь.

Поблагодарив всех за работу, Яшка вскочил на рысака и погнал на почту.

А ночью скорый поезд мчал его на юг и с каждой верстой приближал к родной Кундрючевке.

Глава вторая

1

В Кундрючевке было тревожно. Весь хутор только и говорил о порке Алены.

Тревожно было и на душе у Нефеда Мироныча. Всю ночь он не сомкнул глаза, опасаясь, как бы Алена не сделала чего над собой. Лишь утром, убедившись, что с нею все благополучно, он вышел во двор, и в это время сиделец из правления принес письмо от Яшки. Нефед Мироныч тотчас оповестил об этом бабку и Дарью Ивановну и постучал в дверь горенки Алены.

— Дочка, выйди сюда, — ласково попросил он. — От Яшки письмо, а я плохо разбираю по-писанному.

Спустя немного времени Алена вышла из горенки — измученная, почерневшая, с опухшими глазами и искусанными синими губами. Дарья Ивановна посмотрела на нее и беззвучно заплакала.

— Сгубил дочь, сгубил, ирод проклятый, свое дите, — шептала она, оправляя платье на Алене.

Нефед Мироныч кинул на нее лютый взгляд, но ничего не сказал. Тяжело опустившись на скамейку, он расставил толстые, обутые в сапоги ноги, погладил небольшую бороду и приготовился слушать. Лицо его и мясистая шея были красны, брови нахмурились. «Сгубил дочь… Сама она сгубила себя, характером своим», — оправдывался он перед совестью.