Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Через минуту дядя Василь был освобожден. Недайвоз взял его под руки, приволок к пласту и только теперь понял, что случилось со старым крепильщиком: каменная глыба раздавила ему ноги и живот. Из-под брезентового пиджака, через брюки шла кровь.
— Василь Кузьмич! Дядя Василь! — наклонился над ним Недайвоз. — Ты меня слышишь? Это я, Иван Недайвоз.
Ему вспомнилось, как он в пивной бесчеловечно ударил его кулаком в этот раздавленный теперь живот, и он отвернулся. Слезы выступили у него на глазах.
— Я умираю, Ваня, — еле слышно произнес дядя Василь. Он лежал, не шевеля ни одним мускулом. Лицо его было иссечено породой и кровоточило, глаза закрыты, на лбу виднелась темная, блестевшая на свету вмятина.
Недайвоз приложил руку к груди старика, наставил ухо, — сердце еще билось.
— Дядя Василь, скажи хоть словечко!.. Прости меня. Тогда в пивной… Никогда я больше не буду пить, дядя Василь… Эх! — отвернулся Недайвоз и рукавом утер слезы.
На мгновение дядя Василь открыл глаза. Недайвоз наклонился к нему и замер, слушая, не скажет ли он чего. Потом приподнял его немного.
— Конец, Ваня, — еле слышно прошептал дядя Василь.
Это были последние слова старика.
Недайвоз бережно положил его, снял фуражку и перекрестился. И долго смотрел он на это худощавое, залитое кровью лицо, на подстриженную «козликом» серебристую бородку, короткие, прижженные цыгарками усы.
Кругом была тишина.
Осадка кровли началась с верхнего уступа, захватила незакрепленный штрек и часть соседнего уступа нижней артельной лавы. Вихрь вытесненного из лавы воздуха мгновенно погасил лампы, сбил с ног ближних рабочих в штреке. Люди в страхе шарахнулись по штреку, к уклону, в темноте набегали на вагончики, ударялись о рамы, сбивая с ног друг друга, падали, кричали, взывая о помощи, и никто не мог в этой суматохе вспомнить, что у многих были спички в кармане.
Выбежавшие из штрека шахтеры возвестили о несчастье, и страшный слух об обвале с быстротой молнии полетел в каждый уголок шахты, на-гора, в поселки.
Не прошло и пяти минут, как все работы в шахте остановились.
Чургин был в уступах соседней артельной лавы, разговаривал с артельщиками о забастовке, когда от штрека Жемчужникова донесся зловещий гул и через печки хлынул пахнущий плесенью сырой воздух… Артельные рабочие бросились из лавы, но Чургин властно крикнул:
— Сидеть всем на месте!
Рабочие, видя, что он сам сидит, вернулись на свои места.
Чургин понял, что случилось в лаве Жемчужникова. Он несколько мгновений сидел молча, потом низким и каким-то не своим голосом сказал:
По людскому ходку шахтеры бежали наверх узнать, в чем дело, другие бежали сверху вниз, чтобы поскорее выбраться На-гора, и каждый, крича, спрашивал, что случилось.
— Стойте! Стойте, я приказываю! — во весь голос крикнул Чургин.
Шахтеры остановились, умолкли, нетерпеливо ожидая, что он скажет.
— Ведь люди же погибли, Гаврилыч! — сказал кто-то страдальческим голосом.
— Я рассчитаю всякого, кто не выполнит моего распоряжения! Всем стоять и ждать меня или моего посыльного. Из шахты никто не подымется. Мы должны помочь товарищам.
Чургин был суров, губы его слегка дрожали, голос его стал жестким и властным. И люди остановились.
3
Слух о катастрофе с невероятной быстротой распространился по казармам, по шахтерским поселкам, дошел до города, и через полчаса все знали о несчастье на руднике Шухова.
Работы по спасению засыпанных начались с трех сторон: снизу, из соседней артельной лавы, от откаточного штрека и сверху, из вентиляционного. Обвал создал перемычку в вентиляционном штреке, нарушил доступ воздуха в артельную лаву и откаточный штрек, и это усложняло работы. Но шахтеры не замечали этого, и не было в шахте человека, который не работал бы изо всех сил.
Чургин определил вес обвалившейся породы в сорок тысяч пудов. Это значило, что если бы ее грузить непрерывно — потребовалось бы не менее двух суток, чтобы клеть могла выдать ее на-гора. И Чургин решил размещать породу в старые выработки, в откаточные штреки, организовав работу так, что порода выдавалась по цепи из рук в руки, во все три направления.
Управляющий спустился в шахту, когда был освобожден первый рабочий. С перебитым позвоночником и окровавленной головой, он уже не кричал, а только стонал.
— Сколько осело? — спросил Стародуб.
Чургин резко ответил:
— Сколько засыпало людей, вы хотите спросить?
— Да.
— Девять человек… Осело от сорока до пятидесяти тысяч пудов.
Стародуб нахмурился. «Девять человек!» — мысленно повторил он и мягко сказал:
— Я прошу вас, господин Чургин, сделать все возможное, чтобы освободить людей. Остановите все работы. — Он не знал, что шахта уже не работает. — Берите столько рабочих, сколько вам надо… Делайте все, как мой заместитель и от моего имени… А почему я не вижу Жемчужникова?
— Его здесь не было с субботы.
Подошел штейгер, сказал:
— Мне передали сейчас, что он спускался в шахту незадолго до обвала.
Жемчужников действительно, спускался в шахту, но только для того, чтобы от имени штейгера Петрухина приказать своим шахтерам продолжать разработку лавы. Об этом кто-то из рабочих слышал и тут же сообщил управляющему.
— Негодяй! Передать в полицию, чтоб его немедленно арестовали, — сказал Стародуб.
Вскоре в сопровождении рабочего пришел доктор Симелов с двумя сестрами. Он тяжело дышал, то и дело поправлял пенсне, вид у него был испуганный, — о характере катастрофы ему никто ничего толком сказать не мог.
Чургин узнал в сестрах Варю и Ольгу.
— Наверху кто есть? — спросил он хмуро.
— Тетка Матрена и Борзых, — ответила Варя, готовя аптечку.
В это время принесли еще одного раненого крепильщика. Он непрерывно стонал и часто произносил одни и те же слова: «Вася, сынок мой».
Чургин записал его фамилию, поговорил с Симеловым и ушел с управляющим и штейгером к месту обвала.
В откаточном штреке, как и в вентиляционном, притока свежего воздуха не было, дышать становилось все труднее, но люди продолжали работать, из рук в руки передавая породу в лаву артели, в штреки. По уклону то и дело бешено Мчались вниз то три, то четыре груженых вагончика, и ни один не забуривался, все благополучно доходили до коренного штрека.
Это Леон спускал породу своей лебедкой.
А наверху к надшахтному зданию все шли и шли матери и жены шахтеров, с замиранием сердца поглядывали на колеблющийся трос копра, ожидая — не привезла ли клеть отца, мужа, сына? Но из шахты беспрерывно выдавали камень.
Стародуб, поручив руководство спасательными работами Чургину и Петрухину, поднялся на-гора отдать необходимые распоряжения.
Копер был оцеплен полицией. За ней молчаливо стояла многолюдная толпа женщин, рабочих. Слышались глухие рыдания, гневный ропот людей.
Стародуб хотел идти кружным путем, но, пораздумав, направился прямо в толпу, виновато опустив голову.
Люди расступались перед ним, с затаенным страхом ждали его слов, но он шел молча.
— Проклятые… душегубы!..
— Казнители!..
— Да ему что! Его отца задушило, что ли? — слышал Стародуб позади себя, но шага не убыстрял. Вот он уже прошел этот холодящий кровь людской коридор, и вдруг кто-то дернул его за руку. Стародуб обернулся и глазами встретился с горящими ненавистью глазами зарубщика бригады Жемчужникова — Еськи.
— Вы убили!.. Так почему ж ты молчишь, господин управляющий?
Подбежали двое полицейских, схватили Еську, но Стародуб сделал знак, чтобы шахтера не трогали.
— Я ничего не могу сказать, господа. Я подавлен этой страшной катастрофой, — белый, как полотно, с дрожью в голосе сказал он окружившим его женщинам. — Что вы хотите? Я сделал все от меня зависящее, господа: спасательные работы поручил Илье Гавриловичу Чургину.
Упоминание имени Чургина немного успокоило людей.
Еська отступил в толпу, и Стародуб медленно пошел к главной конторе. Но женщины снова окружили его.
— Ты — барин, и тебе не понять наше горе, — приступила к нему старуха дяди Василя, — говори, что с моим стариком? Говори, что с моим соко-о-ликом сделали, изве-е-рги! — стонала она, потрясая синими старческими кулаками.
— Я ничего не знаю, мамаша. Я знаю, что Василий Кузьмич крепил.
— Крепил!.. Крепил, мой соколик, да открепился, видать, теперь! — плакала старуха. — Убили, изверги! Убили моего соколика!
Полицейский пытался оттащить ее в сторону, но послышались грозные слова шахтеров:
— Не тронь ее!
— Они все заодно!
— Метись отсюда!
Женщины сорвали с полицейского фуражку и вытолкали в спину вон из толпы. Потом настигли Стародуба, уцепились за шинель, беспорядочно закричали:
- Лазоревая степь (рассказы) - Михаил Шолохов - Советская классическая проза
- Мариупольская комедия - Владимир Кораблинов - Советская классическая проза
- Горячий снег - Юрий Васильевич Бондарев - Советская классическая проза
- Собрание сочинений. Том 7. Перед восходом солнца - Михаил Михайлович Зощенко - Советская классическая проза
- Резидент - Аскольд Шейкин - Советская классическая проза