Василь Земляк
Родная сторона
(Полесская повесть)
Часть первая
В Замысловичах спасали перелетных птиц, оставшихся после неожиданной метели без пищи и жилья. В школьную сторожку приносили отощавших диких гусей, обмороженных аистов, живучих сизых голубей — они быстро отходили и били крыльями в окна. Кто-то из школьников принес чубатого селезня, — его выходили с трудом. Много потом было радости, когда выпускали птиц на волю. Собралось чуть ли не все село: шумная детвора, истосковавшаяся по весне и теперь дышавшая полной грудью, старики, пришедшие посмотреть на диковинку, а под самым окном сторожки сгрудились молодицы, одетые в новое, как на праздник.
Школьный сторож Антон План, большерукий, в выутюженном костюме, с высоким белым воротничком, как и подобает на таком торжестве, настежь распахнул окно, и во дворе стало тихо, как на уроке. Потом он вышел на крыльцо, снял картуз с маленьким засаленным козырьком, из-под ладони против солнца осмотрел двор и насмешливо бросил через головы молодиц:
— Гей, мужички, подходите сюда, голос у меня ведь уже не тот! — Острый кадык, как ткацкий челнок, мелькал из-под воротничка. — На ваших детках горло прожил. А был и у меня когда-то неплохой бас…
— Не горюй, Антон! — откликнулся от ворот старичок в кожушке. — Это пустяки, что бас пропал, было бы что к басу!
— Жаловаться не буду, — ответил Антон План. — Бедность не любит таких, как я, верно, моих рук боится. — И он показал людям свои заскорузлые узорчатые ладони…
Кроме рук, покрытых мозолями, словно скрепленных медными заклепками, все в нем напоминало педагога. Облысевшая голова с остатками волос на висках и темени, высокий лоб. Бровей не было, вместо них только светлый мох, словно кто-то выполол брови. Синеватая вмятина на переносице говорила о только что снятых очках, с помощью которых Антон План не только удовлетворял свое пристрастие к книгам, но и видел школу с тех сторон, с каких не дано ее разглядеть другому. Прибавьте к этому чуть ли не с вершок, весь в черных пятнышках, нос, нависающий над усами-крыльями, легкими, белыми, как воротничок, и хитро приспущенными вниз, — и перед вами та грозная педагогическая сила, без которой не может обойтись школа.
Двор притих, как только Антон надел очки. Но его напускная строгость сразу исчезла, лицо размякло, будто вместе с очками появилась на нем скрытая до того доброта.
— Итак, я хочу сказать слово о пользе птиц! — начал он после короткой паузы, без обычных философских вступлений, к чему имел немалое пристрастие, и сразу перешел на высокие ноты. — Флора и фауна, — удивлял он собравшихся своей ученостью, — суть истины живой природы! Возьмем нашу родную сторону…
Школьный сторож вынул из кармана измятую тетрадку, не спеша открыл ее.
— Антон, по существу говори! — послышалось от ворот.
— Так вот, по существу… — оратор откашлялся и поднес тетрадку к глазам. — Если говорить по существу, то наша сторона лежит на восточном полушарии глобуса. Ее флора и фауна, о которых я после скажу…
Старик волновался, и речь о пользе птиц явно не клеилась. Собственно, его и не слушали. Все теснились к окну, откуда выпархивали птицы. Только тетя Фрося, дородная женщина с красноватым задорным лицом, обиженно умоляла:
— Антон, растолкуй про моего голубка-сизачка! Ведь насплетничали, будто я продала его на чучело. А я ж его, людоньки, едва духом своим отогрела! Вот этими руками сдала Антону на попечение.
— Птица, Матушка, — загорелся Антон, — это крылья фауны! Говорят, что вредна ворона, порочат нашего земляка-воробья, но знайте, что это не так. От любой птицы больше пользы, чем вреда…
— Про голубка, ты про голубка растолкуй! — кричала тетя Фрося, хватая оратора за полу. — Чтобы обо мне плохо не думали…
— Ну тебя с твоим голубком, — буркнул Антон. — Ты ей с понятием, с точки зрения новейшей биологии, а она — на тебе! Весь митинг расстроила. — Он в сердцах ткнул тетрадкой в окно. — Вон он, твой голубок, лови его, красавца, за хвост.
Загудело, зашевелилось подворье. Сизый голубь, сидевший на подоконнике, вытянул шею, словно хотел поклониться зачарованной толпе, взметнул крыльями, взвился в высоту и растаял в небе.
— Видели?! — тетя Фрося повернула к людям раскрасневшееся лицо. — Мне спасибо скажите! Это я его отогрела!..
Но никто не обращал на нее внимания.
— Голова, голова едет! — загудели мальчишки.
Черная обшарпанная «эмка» протарахтела мимо открытых ворот, брызнула на них грязью, а из-за желтой шторки на дверце выглянул председатель райисполкома Степан Яковлевич Стойвода, как бы спрашивая: «Это что за сборище?» Заметив Евгения Бурчака, он дал знак шоферу остановиться и поманил указательным пальцем: «Подите-ка сюда!» Когда Евгений подошел, Стойвода строго спросил его:
— Почему не в поле? Разве не видите, что весна?
— Завтра всем колхозом выходим.
— То-то же! Вон Талаи уже стадо выгнали в лес, все плуги поставили в борозду, а вы, Бурчак, ворон ловите. Смотрите! За такое ротозейство мы можем на бюро вытащить…
Машина тронулась, обдав Евгения грязью и гарью.
«На бюро вытащить, — рассуждал Евгений. — За что же на бюро? Талаи выгнали стадо потому, что не могут до пастбища продержаться. Талаи пашут, не подняв ярового клина с осени. Так это их на бюро надо, а не нас. У нас и сено есть и поле вспахано. А впрочем, можно и на бюро…» Но не это взволновало Евгения, а то, что Талаи стадо выгнали в лес. Славная талаевская пастушка снова будет жить в курене, снова зазвучит ее песня, то нежная и тихая, как воркованье голубки в лесной тиши, то стремительная, как весенний ручеек, иногда грустная, но всегда задушевная… Как бы хотелось сейчас услыхать ее, увидеть эту удивительную лесную девушку! Эх, пойти бы в лес! Но обращенные на него взгляды напомнили ему, что он председатель, что на его плечи должна лечь весна в Замысловичах и в самом деле уже пора выходить в поле. И он пошел… За воротами его догнала Мария Сила.
— Куда, Евгений?
— В поле…
А школьный сторож, не зная, как быть дальше, смущенно улыбнулся беззубым широким ртом, разочарованно почесал за ухом и юркнул в сторожку. Ее обитатели, о пользе которых он так и не сказал всего, что хотел, словно насмеялись над ним. Только перья валялись на полу да в углу стояло корытце с водой и несъеденные птичьи харчи в старых черепках. «Все бросили, — подумал Антон. — И птице воля милее всего!..» Последним вылетел селезень, да дольше других птиц, кружились над селом аисты.
— Хорошие у нас приймаки… — шутили женщины, глядя на аистов. — Каждой вдове по одному перепадет. А которой и по два. Испробовали нашей ласки, так теперь будут вековать в Замысловичах.
Так и случилось. Все аисты поселились в Замысловичах. Постояли денек-другой на одной ноге, а там поднялись над селом и поодиночке да парами полетели на Вдовье болото за добычей. Во время этого перволета Антон План вразвалочку похаживал по школьному двору, сметал длинным березовым веником шуршащие листья, которые не успел собрать осенью, и после каждой наметенной кучи поправлял легкие, пушистые усы. Жаль, что усы не крылья! Поднялся бы и полетел — такая вокруг устоявшаяся, чистая, зовущая пора!
Лесная девушка
Весна подстерегла зиму, схватила ее в свои горячие объятия и понесла невесть куда, а раскованная земля умывалась на свободе, разбухала, почуяв другую жизнь, тихонечко наряжалась во все новое. Взволновалась Уборть и вместе с талыми водами понесла в моря-океаны полевые соки. Детям забава, их бумажные флотилии плывут, как в сказке. Еще купается в половодье теплый Олекса[1], ранний жаворонок натягивает струны над полем, а земля уже затвердевает, становится непослушной, так и норовит уродить не то, что нужно… Вот тут в самый раз осадить в ней дикую силу, прибрать к рукам и положить перед людьми, покоренную, щедрую. Когда уродит, тогда выйдешь на жниво и скажешь: отдохни, земля! И вместе с нею, возможно, и сам отдохнешь. А весна выходных не имеет…
Евгений приходил домой поздно, после первых петухов. Мать подавала ужин, а сама становилась напротив, складывала на груди руки и все смотрела на него. Только за ужином и могла наглядеться на сына. За день осунулся, в исхлестанных ветром глазах застыла слеза, загорелое лицо напоминало лицо мужа. «Вылитый Федор», — думала она и пыталась найти в сыне что-нибудь свое. Вспомнила долгое вдовье одиночество, которому уже не будет конца, и намекнула сыну на невестку…
— Не о том моя забота, — уклончиво сказал Евгений. — Сейчас, мама, сев.
— Не сейчас, пусть когда станет посвободнее. Только кого мне в невестки ждать?
— Есть одна лесная девушка…