Те, кто должны были услышать Лукашенко, — услышали. А остальным, высказавшим недоумение или даже решительное неприятие такой позиции лидера европейского государства, — этим всем можно сказать, что он ничего такого и не говорил. И тут же его помощниками была предпринята попытка дезавуировать не смысл сказанного, а сам факт произнесения слов, хотя они дважды транслировались по первой программе белорусского государственного радио и сохранились в аудиозаписи.
Приводные ремни системы
При таких соответствиях «нашему пониманию президентской республики и роли в ней президента» не удивительно, что для Лукашенко «гражданское общество» свелось лишь к тем «общественным организациям», которые он может контролировать полностью.
Работа с общественными организациями и была поручена его верному соратнику — бывшему полковнику КГБ профессору Уралу Латыпову. Пытавшийся играть роль либерала в должности министра иностранных дел, в должности главы Администрации Латыпов продемонстрировал совершенно советское (или чекистское?) понимание «общественных организаций». Никогда «гражданское общество» не испытывало такого давления со стороны власти, как в то время, когда этот «либерал-полковник» был фактически вторым лицом белорусского государства. Латыпов признавался журналистам:
— Я не политик, я чиновник.
И общественные организации превращались им в «государственно-общественные»291.
Первым опытом создания такой структуры стало молодежное объединение — Белорусский патриотический союз молодежи (БПСМ). Создал и возглавил его Сева Янчевский, который некогда просиживал штаны в предвыборном штабе Александра Лукашенко, а затем ушел испытывать «избирательные технологии» в штаб к Станиславу Шушкевичу. БПСМ получил государственную поддержку, но вместе с ней и прозвище «Лукомол», делавшее его далеко не самым привлекательным в глазах молодежи.
Было решено «скрестить» «Лукомол» с прежним комсомолом, влачившим жалкое существование под именем Белорусского союза молодежи. БСМ сопротивлялся этому объединению как мог, но его вынудили: здание ЦК, в котором я когда-то приютил гонимого властью депутата и кандидата в президенты Лукашенко, отняли и передали уже новой, объединенной молодежной организации, причем не на правах собственника, а лишь в пользование: чтобы, не дай бог, не почувствовали себя слишком самостоятельными.
Новый молодежный союз ретиво принялся покупать благосклонность молодежи скидками «для своих» в компьютерных клубах и на дискотеках, гарантией получения «лукомольцами» места в студенческих общежитиях или трудоустройства в летних стройотрядах. Можно сказать, что был возрожден комсомол, только вместо идеи преданности делу строительства коммунизма его члены должны были пропитываться верой в личную правоту Александра Лукашенко.
Приобретенный опыт решено было использовать при работе со взрослыми «объектами». Таким «объектом» стали профсоюзы.
Надо сказать, что тогдашнее руководство профсоюзов понимало, что с властью необходимо найти общий язык. Вспоминает председатель Федерации профсоюзов Беларуси Владимир Гончарик:
«Надо было налаживать контакты. Первая наша встреча состоялась во время приезда в Минск председателя Федерации независимых профсоюзов России Михаила Шмакова. Президент нас принял в резиденции, состоялась хорошая беседа. А обострения начались, когда во время одной из встреч он сказал:
— Вы бодайтесь с правительством, а я буду наверху, как святой.
Я ответил:
— Александр Григорьевич, святым вряд ли удастся быть, но мудрым — это желательно.
Тогда он смолчал, но как только мы перестали соглашаться с правительством, все наши действия были восприняты им как выпады персонально в свой адрес».
Еще в 1995 году — меньше, чем через год после своего избрания, — Лукашенко продемонстрировал, что с профсоюзами он церемониться не будет. Тогда машинисты минского метрополитена, состоявшие в так называемом Свободном профсоюзе, предприняли забастовку с требованием повышения заработной платы.
Забастовка была подавлена жесточайшим образом. Забастовщиков выгнали с работы, на смену им привезли штрейкбрехеров-машинистов из железнодорожных и трамвайных депо. А когда за членов «свободного» профсоюза вступился лидер «несвободного» профкома метрополитена, рабочего места лишился и он292.
С тех пор профсоюзы особо «не рыпались». Ни свободные, ни несвободные. Тем более что Лукашенко быстро нашел их «слабое звено»: взносы. При первой же попытке Федерации профсоюзов Беларуси объявить общенациональную акцию борьбы за права трудящихся всем бухгалтериям государственных предприятий и организаций немедленно было дано указание: прекратить безналичное перечисление взносов на счета профкомов. И финансовая база профсоюзов была порушена в одночасье.
Но этого показалось мало. В 2001 году ФПБ осмелилась выдвинуть Гончарика кандидатом в президенты. С такой «наглостью» Лукашенко смириться уже просто не мог. После выборов профсоюзному аппарату дали понять: пока Гончарик руководит ФПБ, о диалоге с правительством и речи быть не может! И те, кто вчера поддерживал идею выдвижения Гончарика, теперь единодушно проводили его «на заслуженный отдых». В конце концов, профсоюзы были вынуждены избрать своим председателем не кого-нибудь, а заместителя главы Администрации Лукашенко Леонида Козика293.
Разумеется, такие полностью подконтрольные власти профсоюзы стали не самым желанным гостем в Международной организации труда. Но Лукашенко это не слишком обеспокоило. Зато он добился послушания и готовности профсоюзных руководителей поддерживать государственный курс.
Так наш герой получил два «приводных ремня» своей политики — молодежную организацию и профсоюзы.
Рядом с амвоном
Третьим «приводным ремнем» стала белорусская Православная церковь.
Мы уже отмечали, что, выстраивая «новую идеологию», Лукашенко использует старые формулы, причем их самые невероятные сочетания.
С одной стороны, конечно, — «свобода, равенство, братство», где «братство» трансформируется в подобие семейных отношений с самим Лукашенко в роли «батьки»; «равенство» — в насильственную уравниловку, хотя и на несколько ином уровне, нежели в советские времена, но осуществляемую по старому принципу перераспределения ресурсов сверху. Наконец, «свобода» — очень похожая на сформулированную Энгельсом «осознанную необходимость», но понимаемая весьма утилитарно: человек чувствует себя свободным лишь до тех пор, пока не вступает в конфликт с государственной системой и ее отцом-создателем, — такая вот «тюремная» свобода.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});