Первые меры по факту измены были приняты как раз по линии Следственного отдела, который обеспечивал юридическую сторону, и Первого главного управления, откуда в зарубежные резидентуры была отослана циркулярная ориентировка.
«ПОСТАНОВЛЕНИЕ о возбуждении уголовного дела и принятии его к производству г. Москва, 15 февраля 1964 г.
Старший следователь Следственного отдела КГБ при СМ СССР, рассмотрев материалы в отношении Носенко Юрия Ивановича, 1927 года рождения, уроженца г. Николаева, украинца, гражданина СССР, члена КПСС с 1957 года, работавшего заместителем начальника отдела Главного управления КГБ при СМ СССР, капитана, проживавшего в городе Москве, ул. Народная, д. 13, кв. 54, установил: 19 января 1964 года Носенко выехал в составе советской делегации в Женеву для участия в работе Комитета 18 государств по разоружению.
4 февраля 1964 года он исчез и, по имеющимся данным, обратился к американским властям с просьбой о предоставлении ему политического убежища.
Принимая во внимание, что в действиях Носенко усматриваются признаки преступления, предусмотренные п. «а» ст. 64 УК РСФСР, руководствуясь ст. ст. 108, 109, 112, 126 и 129 УПК РСФСР,
ПОСТАНОВИЛ:
1. Возбудить в отношении Носенко Юрия Ивановича уголовное дело по признакам пункта «а» ст. 64 УК РСФСР.
2. Принять настоящее дело к своему производству и приступить к предварительному следствию.
3. Привлечь к проведению следственных действий по делу:
Старший следователь Следственного отдела КГБ при СМ СССР (подпись)
Согласны:
Начальник 1-го отделения Следственного отдела КГБ при СМ СССР (подпись)
Начальник Следственного отдела КГБ при СМ СССР
Генерал-майор юстиции Чистяков (подписал заместитель. — О.Н.)».
Вспоминают о тех днях и мои коллеги, в момент бегства Идола работавшие в резидентуре КГБ в Вашингтоне. Один из них, И., рассказывает мне: «Об уходе Носенко на Запад мы вначале узнали из публикации в американской прессе, где говорилось, что он находился в Женеве в составе советской делегации на каких-то переговорах и попросил там политического убежища. Вскоре после этого пришла шифротелеграмма из Центра.
Она была расписана на ознакомление всем сотрудникам резидентуры. В ней говорилось, что Идол перебежал на Запад, изменив Родине, он в шифротелеграмме уже обозначался данной ему, как предателю, кличкой. Описывалось, кто он, давалась его характеристика. Далее просили сообщить, кто, возможно, был знаком с ним, дать, если известны, дополнительные данные о нем, информировать о возможных случаях вербовочных подходов по его наводкам. Это был циркуляр, который разослали во все зарубежные резидентуры КГБ или в большинство из них. После ознакомления с телеграммой на ее основе в резидентуре было проведено оперативное совещание. Главный вопрос о том, кто каким-то образом сталкивался с Идолом в период предыдущей работы или вообще был знаком с ним. Кроме того, были даны инструкции по линии поведения в случае вербовочных подходов со стороны американских спецслужб и другие установки по бдительности и общим вопросам безопасности.
В ходе совещания один из сотрудников заявил, что он знаком с Идолом. В свое время этот оперработник был секретарем комитета комсомола КГБ и выносил выговор Идолу за какой-то проступок. К моменту этих событий он находился в командировке, наверное, около двух лет или чуть меньше. Сразу в Центр пошла шифротелеграмма, оттуда срочно пришло указание о немедленном откомандировании этого сотрудника. Мне выпала доля участвовать в его отправке. Опасаясь возможного вербовочного подхода или других акций против него, мы в спешном порядке, или, вернее, беспорядке, начали сборы. Упаковали его с семьей достаточно быстро и проводили домой с только что открывшегося аэродрома Даллас.
Другой наш работник, также знавший Носенко, выехал домой спустя несколько месяцев. Через некоторое время с почтой из Центра пришло письмо по Носенко с приложением его фотографии. Письмо, по-моему, тоже было циркулярным, и в нем давались указания, как следует поступать в случае встречи, случайной или преднамеренной, с Носенко. Никаких сомнений по поводу того, что он предатель, ни у кого из нас не возникало». Рассказывает Г., сотрудник линии контрразведки в Вашингтоне: «Когда стало известно о предательстве Носенко, то выяснилось, что некоторые из сотрудников резидентуры были знакомы с ним по Москве, сталкивались в процессе служебной деятельности. Помню, что забеспокоился один оперработник, выступавший под журналистским прикрытием, однако он продолжил работу. В то же время сотрудник нашей группы «КР», недавно приехавший в командировку, вскоре был отозван в Москву, поскольку был знаком с Носенко».
В Мексике мы тоже узнали о бегстве Носенко из газет.
В нашей резидентуре в Мехико только один из сотрудников хорошо знал Носенко по прежней работе во внутренней контрразведке. Когда в западной прессе появились сообщения о бегстве Носенко, он был очень расстроен и стал собирать чемоданы, ибо мы все хорошо знали, чем заканчиваются подобные знакомства с предателями. Правда, он приободрился, увидев в газетах фотографию, на которой был изображен другой человек, но утверждалось, что это Носенко. Мы даже предположили, что это провокация американских спецслужб: ушел другой человек, а против Носенко проведено активное мероприятие по компрометации.
Но вскоре все сомнения рассеялись. Из Центра поступила циркулярная шифротелеграмма, подтверждавшая, что Идол действительно изменил Родине. В ней излагались обстоятельства его ухода, биографические данные и характеристика, давались указания о мерах безопасности в связи с предательством и рекомендации, как вести себя в случаях вербовочных подходов со стороны противника. В Москву сообщили о сотруднике, ранее работавшем с предателем, но тогда наш товарищ носил другую фамилию, и Идол не знал, в какую страну он выехал в командировку. Очевидно, в суматохе тех дней в Центре это сыграло свою спасительную роль. Раздумывать о том, что Идол может опознать его по фотографии, было некогда, и реакции Центра не последовало. Через некоторое время томительного ожидания он распаковал чемоданы, приступил к работе и трудился в резидентуре еще не один год.
Пока наша служба «зализывала раны» и проводилось следствие по уголовному делу, новоявленный «политический беженец» в «условиях свободы» отдался своему многолетнему устойчивому пристрастию — запил. По воспоминаниям бывшего в то время заместителем управления американской разведки по планированию (то есть по оперативной работе) Р. Хелмса, Носенко скоро дошел до того, что «не хотел заниматься ничем, кроме попоек и кутежей». В один из «заходов» он допился до того, что начал бить посуду в баре. Страна, в которой он оказался, никакого интереса у него не вызывала. Он стал проявлять нежелание обсуждать подробности операций КГБ, импровизировал в своих ответах на вопросы, обрывал разговор предложением: «Давай выпьем». ЦРУ решило «размягчить» его и организовало ему каникулы на Гавайях, но было разочаровано, увидев, что после возвращения манера поведения Носенко не изменилась. Джон Харт, ветеран ЦРУ, занимавшийся по его поручению анализом дела Носенко во второй половине 1970-х годов, объясняет состояние перебежчика в тот период так: «Он был очень обеспокоен, что после того, как из него выдоят информацию, его выбросят и КГБ попытается его выкрасть или убить. Тем не менее он был сговорчив и продолжал сотрудничать… хотя в последующие недели стал более трудным. Он переживал серьезный личный кризис, который привел его к сильным запоям». Позволю себе заметить, что, хотя ЦРУ уже убедилось в склонности перебежчика к злоупотреблению спиртным, ни в 1964 году, ни в конце 1970-х там не знали, а возможно, и до сих пор не знают, что Носенко начал пить с 13 лет, а в 19 был законченным алкоголиком. Поэтому, на мой взгляд, мистер Харт мог искренне заблуждаться в своих выводах о том, что «личный кризис» привел Носенко к «сильным запоям». Скорее наоборот — именно алкоголизм довел его до глубокого кризиса и краха личной судьбы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});