значение. Потому она и стала одержима этим делом.
— Вероятно, — сказал Манфред, помолчал немного, и снова заговорил:
— За эти годы вы, наверное, многое успели передумать. Может быть, хотите с нами чем-нибудь поделиться? Чем-то, что не фигурировало в материалах дела?
В комнате стало тихо. За окном светило солнце, и маленькое плодовое деревце тянуло к нему свои ветви. Позади деревца Малин разглядела высокую живую изгородь. Лучезарный летний день снаружи усиливал тягостное впечатление от пребывания в погребе.
— Я уже говорил, и снова повторяю, — скрипучим голосом проговорил Фагерберг. — Я считаю, что убийца хотел наказать беспутных женщин. Они ведь любили ходить по клубам и развлекаться, эти дамочки. Очевидно, они порой приводили кавалеров к себе домой. Возможно, преступник был завсегдатаем подобных увеселительных заведений. Или он был религиозен. Вы проверяли церковные общины Эстертуны?
— Спасибо, — сказала Малин. — Мы об этом подумаем. А что, кстати, случилось с одеждой? Ведь на некоторых предметах одежды жертв в семьдесят четвёртом году были обнаружены следы спермы. Но эти улики не сохранились.
Фагерберг состроил гримасу.
— Если бы вы только знали, сколько всякого дерьма мы каждый год выбрасывали.
— Так вы выбросили одежду?
— Я? — фыркнул Фагерберг. — Маловероятно. Но в какой-то момент один из поборников чистоты и порядка решил подвергнуть архивы чистке и избавился от материалов.
Роббан провёл рукой по густому ёжику седых волос.
— Мне кое-что не даёт покоя. Насчёт временных рамок. Почему именно сороковые, семидесятые и восьмидесятые? Чем убийца занимался в промежутках? Между преступлениями проходили годы, даже десятилетия.
— Если это один и тот же человек, — сказала Малин. — Мы более склоняемся к версии о том, что в сороковых действовал другой преступник.
— Вы говорите «человек», — вздохнул Фагерберг, растягивая свой тонкогубый рот в косой усмешке. — Неужели нельзя уже определиться с тем, что это мужчина? Потому что, насколько мне известно, у женщин не бывает эякуляции и они не могут оставить на месте преступления следы спермы.
Он скрестил руки на груди.
— Но это вопрос времени. Учёные скоро смогут разрешить и его, — добавил он. — Теперь ведь можно и пол самостоятельно выбирать.
Манфред предпочёл проигнорировать комментарий Фагерберга, сочтя за лучшее ответить на вопрос Роббана.
— Убийца мог жить в другом месте или отбывать срок в тюрьме. Или, может быть, он лечился в психиатрической клинике. Мы, конечно, всё это проверим.
— Что ещё вы планируете предпринять? — сухо спросил Фагерберг.
— Мы стараемся распутать каждую ниточку, которая попадает к нам в руки, — ответил Манфред. После обеда, к примеру, мы встречаемся с Ханне Лагерлинд-Шён, профайлером, которая работала над этим делом в восьмидесятых.
Роббан кивнул.
— Ханне. Что с ней случилось, кстати? Я слышал, она не работает из-за Альцгеймера.
— У неё деменция, — ответил Манфред. Она практически утратила способность запоминать то, что происходит в данный момент, но вспомнить то, что происходило в восьмидесятых, для неё не представляет сложности.
Роббан снова кивнул, и взгляд его оживился.
— Она была чертовски стильной, — сказал он. Красотка, только жалила беспощадно, как пчела. Длинные рыжие волосы. Выдающаяся…
Он сложил обе ладони чашечками и приложил к груди.
Фагерберг глухо засмеялся.
— Настоящая пин-ап модель?
— Да на них можно было запрыгнуть и сесть, — не унимался Роббан. — До чего же приятно было на неё смотреть. Но она была замужем. Кстати, она до сих пор замужем?
Малин видела, что Манфреду становится сложно сохранять самообладание. Он сложил свои большие руки на коленях и, прежде чем ответить, на несколько секунд опустил глаза в пол.
— Нет, они развелись несколько лет назад, и она встретила другого мужчину. Полицейского. Но к сожалению, через пару лет тот умер. Так что сейчас она живёт в маленькой деревушке в Сёрмланде. Но сегодня днем она приезжает в Стокгольм, в Софиахеммет, на какое-то обследование, так что нам нужно постараться встретиться с ней до того.[30]
— Не передавайте ей привет от меня, — сказал Роббан, заговорщицки подмигивая. — Мне кажется, ей было сложно принять тот факт, что о полицейской работе я знал больше её, и что парнями руководил тоже я.
43
Ханне сидела на стуле, на летней веранде ресторанчика в парке Хумлегорден.
Она не забыла.
Несмотря на то, что теперь она не могла вспомнить, какой сегодня день, Ханне нужно было лишь закрыть глаза, чтобы увидеть Линдино лицо сердечком и её темные глаза, горящие, как кусочки полированного угля. Но Ханне старалась не думать о Линде слишком часто, потому что перед её внутренним взором сразу вставала и другая картина: маленькая квартирка в Эстертуне, прибитые к полу ладони Линды и её разбитое лицо.
* * *
Малин издалека заметила Ханне и Берит. На Берит было старое платье, которое Малин хорошо помнила, а её седая челка была заколота детской золотистой невидимкой. Берит помахала им рукой, когда они подошли ближе, а потом встала и поспешила им навстречу.
Ханне немного поколебалась, но последовала за ней.
Берит — пожилая дама, которая прожила в Ормберге уже целую вечность. Она работала в городской администрации, потом в социальной службе, а теперь она помогала заботиться о Ханне. Если верить маме Малин, Берит была чем-то средним между подругой, санитаркой и блюстительницей порядка.
— Здравствуй, девочка моя! — воскликнула Берит, заключая Малин в крепкие объятия, и та сразу ощутила запах кухни и детства. — Поздравляю! В голове не укладывается, что ты уже выросла и превратилась в почтенную даму, и даже стала мамой! Когда ты носила косички, скакала повсюду и таскала яблоки из сада, такого и представить было нельзя. Когда ты уже соберешься навестить нас в Ормберге?
— Сейчас много работы. Но я надеюсь, что скоро.
— Твоя мать показывала фотографии. Он такой сладкий! Его же назвали Отто?
Малин кивнула в ответ.