Коллеги побывали по обоим адресам и опросили соседей. Никто там её не видел.
— Ты думаешь, Болотный Убийца вышел на её след?
— Эта версия не слишком правдоподобна, — сказал Манфред, поворачивая на шоссе. — Но она могла пострадать в результате несчастного случая, или с ней мог случиться какой-нибудь приступ. Она ведь такая…
Манфред замялся, прежде чем произнести последнее слово, и Малин пришлось изо всех сил сдерживаться, чтобы не закончить предложение за него.
— …хрупкая, — договорил Манфред.
На некоторое время в салоне установилась тишина. Малин смотрела на машины, теснившиеся вокруг них на мосту на остров Малый Эссинген. Над водой вилась лёгкая утренняя дымка, в которой растаяла направлявшаяся в сторону моста Вэстербрун моторная лодка, оставляя за собой на зеркальной поверхности воды длинный пенный след.
— Я не поддерживаю гипотезу Ханне. О том, что преступник может быть из полиции, — проговорил Манфред через какое-то время. — Я просто в это не верю.
Малин задумалась.
— Линда Буман, — сказала она. — Её ведь обнаружили с полицейским удостоверением в горле?
— И всё равно я не верю. Преступник мог быть всесторонне образован, начитан, мог иметь доступ к специальным инструментам для вскрытия замков и знать, как не оставить следов. А пропажа улик, которые хранились в участке в Эстертуне, могла быть просто случайностью.
— Наверное, ты прав, — согласилась Малин.
Манфред хмыкнул и надел солнечные очки. Потом бросил взгляд на свои дорогие швейцарские часы.
— Десять минут девятого. До девяти мы успеем заехать домой к Эрику Удину. Будет любопытно послушать, зачем он ездил в Ормберг, к Ханне.
Эрик Удин встретил их в кухне маленького таунхауса на берегу озера Тунашён. На нём была футболка с надписью «Плантбуден», грубые рабочие штаны с большими карманами по бокам и петлями для инструментов на одном бедре. Руки у него были мускулистыми и загорелыми, а тронутые сединой волосы — влажными, словно он только что вышел из душа.[31]
Взгляд Эрика, выдавая его волнение, заметался между Малин и Манфредом, когда те устроились за старомодным кухонным столом.
— Это бабушкина обстановка, — тихо сказал он, заметив, что Малин разглядывает обеденный стол тёмного дерева и старую сахарницу из прессованного хрусталя, которая стояла на кружевной скатерти.
— Всё в этом доме — её, — продолжал Эрик. — Я получил дом в наследство после её смерти, и особенно не интересуюсь дизайном, поэтому оставил всё, как было при ней.
— Понятно, — сказала Малин.
Она сделала глубокий вдох и заговорила:
— Нам в самом деле очень жаль, что с твоей мамой произошло такое несчастье.
Эрик кивнул, опустив глаза в пол.
— Спасибо. Но когда она пропала, я был так мал, что даже её не помню, поэтому не могу утверждать, что оплакиваю её. Хотя это так. Если бы она осталась в живых, моя жизнь была бы совсем другой.
Гримаса боли на мгновение исказила его черты, и Эрик скрестил свои загорелые руки на груди.
— И папина тоже, — пробормотал он, отводя взгляд.
Малин вспомнился Бьёрн Удин. Скрюченный старик в инвалидном кресле, который жил в заваленной отходами квартире и без всякого стеснения слизывал с руки пролитый самогон. Вспомнились сухие, как папиросная бумага, листья погибшего растения, остов которого торчал из горшка на подоконнике.
Да, его жизнь, вероятно, тоже повернулась бы иначе, останься Бритт-Мари в живых.
— Он мог бы найти в себе силы заняться чем-то в жизни, — продолжал Эрик. Потому что сейчас, откровенно говоря, он только сидит и пьёт — у себя дома или на дачке у приятеля.
Эрик встал и принялся бродить взад-вперёд по старомодной, но очень опрятной кухне. Остановился, провёл рукой по волосам и несколько секунд помедлил, а потом снова зашагал.
— Простите, я просто… Я был так зол на маму. Все эти годы.
Он вернулся к столу и снова опустился на стул напротив них.
— Я ведь считал, что она сбежала, — говорил Эрик. — Что она не хотела меня воспитывать. Так все думали. А папаша всё болтал об этой открытке, утверждал, что она перебралась на Мадейру. Правда, не могу сказать, верил ли он сам в это. Может быть, он говорил так, чтобы защитить меня. Или себя самого. Наверное, чертовски больно быть вот так брошенным. А теперь открылось это. Я никак не могу осознать. Её и правда убили?
— Мы так считаем, — сказал Манфред. — Ей кто-нибудь мог желать смерти?
Эрик рассмеялся безрадостным смехом.
— Мне было три года, я не имею ни малейшего понятия. Но очень хотел бы это выяснить. Я должен это выяснить. Потому что когда нашли её останки, я будто сам себя потерял. Всё, во что я верил, оказалось ложью. Я теперь не уверен, кто я вообще такой, потому что я больше…
— Не можешь её ненавидеть? — закончила Малин, тут же раскаявшись.
— Именно. И мне так ужасно стыдно за все чудовищные вещи, которые за эти годы я успел о ней передумать.
— Эти мысли не нанесли ей никакого вреда, — сказал Манфред.
Эрик не ответил, только наморщил лоб, и лицо его исказила гримаса.
— Что ты делал в Ормберге позавчера? — словно мимоходом поинтересовался Манфред.
Эрик выглядел удивлённым.
— Я ездил проведать сотрудницу полиции, которая в восьмидесятых работала над делом. Или она не сотрудница. Мне кажется, она психолог, или кто-то вроде. Так или иначе, её зовут Ханне…
— Лагерлинд-Шён, — выпалила Малин, не сдержавшись.
Манфред искоса взглянул на неё и заговорил:
— А зачем ты к ней ездил?
Эрик уставился на свои руки.
— Я пытаюсь… не знаю. Понять. Что случилось с мамой.
— У Ханне деменция, и она уже давно не сотрудничает с полицией.
— Это я понял.
— Как ты её нашёл? — спросил Манфред.
Эрик протянул руку и взял