прислонила инструмент к своему плечу, поддернула чуть повыше свою юбку, села. Сделала глубокий вдох, поставила большой палец руки на струну, и щипком дернула.
Раздавшийся звук был настолько диссонансным, что Диану аж подпрыгнула.
— Инструмент расстроен, конечно, — пробормотала она.
Она уже, было, приготовилась снова поставить арфу вертикально, укрыть чехлом и уйти прочь из этой комнаты, но заметила лежавший на пианино нотный блокнот своего сына. Если Робину можно заниматься музыкой, отчего нельзя ей?
Из книжного шкафа она извлекла свой камертон и свой ключ для настройки арфы, а затем принялась методично работать, медленно возвращая свою арфу к жизни.
Когда, наконец, последняя струна была натянута и настроена на верный тон, Диана поставила руки на струны и взяла первый аккорд одной пьески для арфы издательства Leduc[50]. — В те времена, когда она серьезно и каждодневно занималась музыкой, то могла бы сыграть пьеску эту даже во сне. Однако, хотя ноты она помнила до сих пор, руки ее утратили во многом свою ловкость.
Она довершила пьеску, клянясь себе, что обязательно смажет педали арфы, а затем принялась за партию для арфы из партитуры Шуберта, которую некогда любила. Дойдя до середины произведения, остановилась, чтобы встряхнуть заболевшие руки. Пальцы ее теперь двигались едва ли в половину так проворно, несли когда она играла в последний раз, а было это много лет назад.
Когда час спустя она зачехлила свой инструмент и вышла из комнаты для занятий музыкой, то знала твердо, что больше не намерена ждать так долго.
Винсента
Среда, 24 июля, 1907 год
Хайбери Хаус
Жарко и сухо. Будет ли когда-нибудь снова дождь?
Я пренебрегала своим дневником и последние несколько недель ничего не сюда записывала, но разве может кто-нибудь винить меня за это?
Ожидая ребенка, я узнала, что это — сплошное страдание. С той поры, как Доктором Ирвингом был поставлен этот диагноз, меня постоянно валили с ног то тошнота, то обморок, как если бы теперь мое тело дало обещание предавать меня каждый день.
Сегодня утром я обнаружила себя стоящей на коленях позади куста буддлеи в Садике для детей и пытающейся не дать извергнуться съеденному еще утром скудному завтраку— лишь чай да хлебный тост. Понимаю всю иронию: мне надо сажать этот сад, который, как предполагалось, должен доставлять удовольствие детям, находясь в столь жалком состоянии из-за своего положения, но по этой-то причине мне надо делать все быстрее. Моя беременность станет заметной прежде, чем я докончу мою работу в Хайбери Хаус.
При одной мысли о том, что никогда мне не увидать этот сад завершенным, сердце мое сжималось от боли, но разбитое сердце при незапятнанной репутации лучше, несли разбитое сердце и позор. У меня есть план. Начиная с сентября я примусь изображать недомогание — какое именно, я покамест еще не решила. Заболевание это должно быть серьезным, но не смертельным, а таким, при которым требуется лишь длительный период ничем не нарушаемого отдыха и, если мне повезет, рекомендация какого-нибудь другого врача сменить климат, для чего переехать в более теплую страну. Я оставлю мистеру Хиллоку все чертежи, детальные описания, список растений для посадок, чтобы он смог завершить создавать этот сад. Затем на 6 или 7 месяцев я уеду в какое-нибудь место, где никто меня не знает и я не знаю никого, найму какую-нибудь благоразумную женщину, которая умеют хранить молчание, чтоб она помогла мне в родах.
После того, как дитя будет устроено в какую-нибудь семью, в которой ее будут любить, я возвращусь в Англию.
Это единственный выход.
Везде, куда ни повернись, мне приходилось приносить все больше жертв. Я бросила Мэттью. Не объясняя причин. Не разыгрывая великую трагедию. Вместо этого я стала держаться поблизости от Хайбери Хаус. Больше я не позволяла себе совершать никаких рискованных вылазок к той живой изгороди, а если мне и приходилось идти той дорогой мимо нее, то я решительно глядела в землю прямо перед собой.
Я отерла рот носовым платком, встала, покинув свое цветочное убежище, отряхнула свои юбки. И это пройдет, сказала я себе, также как повторяла себе это каждый день.
— Мисс Смит, — раздался вдали чей-то девчачий голос.
Я откашлялась, прочищая горло: — Я здесь.
Одна из служанок, которая именно, я не признала, просунула голову в дыру в живой изгороди между Садиком для детей и Свадебным садом: — Мисс Смит, вас хочет видеть мистер Мелькорт, он ожидает вас в гостиной.
Мой желудок скрутило. Он все знает.
Я натянуто кивнула, отбросила свои садовые перчатки и инструменты в плетеную корзину, где им полагалось храниться, и подобрала свои юбки, готовая проследовать за служанкой к моему работодателю за расплатой.
Служанка провела меня в двойную гостиную. Словно намеренно, мое увольнение должно произойти в той же самой комнате, где меня наняли на эту работу.
Когда я поглядела по сторонам, то увидела, что мистер Мелькорт был не один. Рядом с ним стоял мужчина очень маленького росточка с необычайно загорелой кожей, что резко контрастировало с сияющей белизной его рубахи.
— Мисс Смит. Простите, что оторвал вас от ваших трудов, — сказал мистер Мелькорт любезно веселым тоном — Вовсе не тоном человека, намеренного рассчитать своего садового дизайнера.
— Отнюдь, — сказала я осторожно.
— Позвольте мне представить вам — Мистер Мартин Шоот, директор Королевского общества ботанического наследия, — Мистер Мелькорт улыбнулся своему гостю, — Он выразил желание познакомиться с вами.
Королевское общество ботанического наследия — престижная и напыщенная организация, которая отказывалась допускать в свои ряды женщин.
Стараясь не хмуриться, я сказала:
— Мистер Шоот, вам придется простить меня за невозможность пожать руку. Я только что была в саду.
Его рука осталась протянутой ко мне: — Немного грязи не сможет мне навредить, мисс Смит. Совсем наоборот. Могу представить, вы более счастливы, когда находитесь в