class="p1">В гетто были еврейские синагоги, школы, больницы. Евреи сохраняли свою религию, язык, культуру. В гетто жили великие талмудисты, философы, музыканты. Стены гетто защищали евреев от уличного сброда…
Так и осталось в коллективной памяти еврейского народа все, что связано со словом «гетто» С одной стороны – униженное жалкое существование, с другой – возможность жить в относительной безопасности, молиться своему Богу, любить, работать, растить детей…
Идею старого еврейского гетто цинично использовали нацисты.
Под видом гетто они создали концентрационные лагеря, служившие местом сосредоточения в преддверии уничтожения.
Ведь для того чтобы почти одновременно уничтожить такое огромное число евреев по методике Адольфа Эйхмана, следовало прежде всего вычленить их из общей массы населения и сосредоточить в каком-нибудь «удобном» месте.
Пусть это место, скажем, называется «гетто».
Известное сотни лет, легко запоминающееся слово, не имеющее явной «уничтожительной» коннотации.
Первые нацистские гетто были созданы в Польше: в Лодзи 8 февраля 1940-го и в Варшаве 15 ноября 1940-го.
В этих огромных гетто были заключены сотни тысяч евреев, и все они в конце концов были уничтожены: евреи Варшавского гетто в 1942-м в Треблинке, евреи Лодзинского – в 1944-м в Освенциме.
Румыны, как сказано, тоже после захвата Бессарабии и Северной Буковины срочно занялись организацией гетто.
Ну и чем была вызвана эта, такая особая, «срочность»?
Дело в том, что уже с первых дней захвата этих территорий там развернулась оргия самых жестоких убийств.
Это не было, на самом деле, чем-то экстраординарным, чем-то противоестественным для румынских варваров.
Нет, это было для них, можно сказать, обычно, даже обыденно.
У румын, к их великому сожалению, не было ни «душегубок», ни «фабрик смерти», и они убивали по-простому, по-черному. Своими руками, бесстыдно, при свете дня, не пытаясь избегнуть контакта с жертвами, не боясь «замараться», в прямом и переносном смысле и, видимо, не опасаясь ни Бога, ни дьявола, ни «психологической реакции», ни ночных кошмаров.
В убийствах участвовали все: жандармские легионы, названные по имени отданных им во власть местечек – «Оргеев», «Хотин», «Бельцы», Оперативный эшелон SSI и даже солдаты 3-й румынской армии.
Но самое удивительное, что при этих убийствах, можно сказать, лично присутствовал сам великий кондукаторул.
«Красная Собака», как вихрь, носился на поезде «Патрия» по залитой кровью земле Бессарабии и Буковины.
Вот как писали в те дни румынские газеты о своем «героическом» генерале… тогда еще генерале, не маршале!.. Антонеску:
«С 23 июня 1941 года поезд «Патрия» не знал, что такое ночной отдых…
Это наш неутомимый и бесстрашный генерал Антонеску совершал свой путь по полям освобожденной Бессарабии, по лесам освобожденной Буковины.
На передовую, на командные и наблюдательные пункты, на водные переправы, под пулями, преодолевая усталость, голод и жажду.
Вот он в Унгенах, в Бельцах. Вот он на Днестре!
Все здесь под его контролем – час за часом, минута за минутой!»[76].
В июле 1941 года на территории Бессарабии и Буковины румыны сумели уничтожить 150 тысяч евреев, другими словами – около 5 тысяч ежедневно!
Это было в том самом июле, когда из Одессы шла эвакуация, в том самом июле, когда нас, еврейских детей, еще можно было при желании эвакуировать.
Одно из совершенных в те дни злодеяний особенно впечатляет.
Об этом злодеянии рассказала нам доктор Мириям Колкер[77].
Вот уже более полувека не может она избыть из сердца трагическую смерть своего деда – раввина Нисала Колкера.
«Эль мале рахамим!»
Рабби Нисал – ученый, талмудист, владевший восьмью языками, многие годы был главным раввином маленького бессарабского городка Сороки.
Стар был раввин и мудр, много добра делал людям, и люди тянулись к нему, за помощью, за советом. Но вот грянула война, и рабби, наверное, впервые в жизни не знал, что посоветовать людям.
А если бы знал?
Разве евреи когда-нибудь прислушиваются к советам?
Вот ведь, даже смешно сказать, Зеев Жаботинский, которого судьба однажды забросила в Сороки, со всем своим пламенным темпераментом «стращал» собравшихся в синагоге евреев: «Евреи! В Европе нас ждет гибель! Отсюда нужно бежать! Здесь все пропадет – и наши дома, и добро, и мы сами!..»
И что же евреи к нему прислушались?
Последовали совету?
Нет, конечно, – они посчитали его сумасшедшим.
Ну а сам рабби Нисал?
Ему, самому-то, что делать? Бежать? Но как?
Все-таки старость. Недавно исполнилось девяносто.
Большая семья его – пятеро детей, внуки, правнуки разлетелись по свету.
А он вот остался в Сороках. И все сидел под окном в своем домишке, читал и перечитывал Талмуд и даже не давал себе труда спуститься в погреб во время бомбежки.
«Элоим годоль… – «Б-г велик… – тихо говорил он. – Я не боюсь».
И когда ранним утром 12 июля 1941-го в его дом ворвались жандармы, раввин тоже не испугался. Он даже не встал им навстречу, и на приказ офицера назвать фамилии и адреса всех видных евреев города, ответил по-румынски: «Нет! Я этого не сделаю».
«Взять его!» — рявкнул офицер.
«Я сам пойду», – откликнулся раввин.
И уже понимая, что настал его смертный час, рабби Нисал надел свой парадный черный сюртук, накинул бело-голубой таллит и пошел к двери.
Жандармы вытолкали его на улицу, где уже собралась небольшая толпа арестованных. Мы назовем всех, чьи почти стершиеся имена сумели разобрать на каменном надгробье: Ушер Ашкенази, Аарон Шехтман, Элиэер Винницкий, Пинхос Вулых, Хуна, Осип и Григорий Китроссер, Хаим Коган, Сухер Яшан…
Их повели по улицам местечка – 39 человек – 39 евреев.
Впереди всех шел окутанный таллитом старик – рабби Нисал Колкер.
А рядом с ним – 16-летний Муня, сын Сухера Яшана. В руках у мальчика была книга Николая Островского «Как закалялась сталь».
Что это? Неужели мальчик, идя на смерть, взял с собой книгу Островского?
«Жизнь прожить нужно так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы», – вещал пролетарский писатель.
Мальчик Муня уже не сможет прожить свою жизнь – ни «так» и ни «этак».
Просто потому, что родился евреем…
Пропитанную кровавой грязью обложку книги «Как закалялась сталь» найдут при раскопке оврага, в котором погиб мальчишка, не успевший прожить свою жизнь.
Между тем колонна евреев уже подошла к Днестру.
Залитый полуденным солнцем Днепр казался золотым.
Дорога становилась все уже. Теперь заросшие виноградниками холмы подступали к самой воде.
И тишина…
Только скрип солдатских боканч по прибрежной глине.
Только стрекот кузнечиков. Только жужжание пчел.
А небо… небо такое голубое и безоблачное, и все вокруг так наполнено радостью жизни, что кажется ничто ужасное