Убийство Юлии Николаевны?!
«Вот почему он хотел добраться до этого дела раньше, чем это сделает его сын!», Александра не успела завершить мысль до конца, а рука её уже непроизвольно тянулась к папке. Открыв её, она вновь вскрикнула, и поднесла обе руки к губам, чтобы не дать себе закричать в голос.
В деле были фотографии. Прямо на первой странице, в беспорядке сваленные — видимо, Викентий Иннокентьевич забирал папку в спешке. Ещё бы, если в спину ему дышал Волконский, как предупреждал Иван Кириллович.
Фотографии эти были до того ужасны, что у Саши просто не нашлось нужных слов, чтобы выразить свои чувства в тот момент. И снова слёзы, непрошенные, непроизвольные, когда она увидела её… по-прежнему красивую, по-прежнему безупречную, но, увы, уже неживую.
Надо сказать, эти фотографии наглядно доказывали, что никакого самоубийства не было и в помине. Неизвестно, откуда Гордеев взял предсмертную записку, но это всё фикция. Аглая, племянница дворецкого из Большого дома, говорила, что княгиня написала записку перед смертью, адресованную, якобы, Ивану Кирилловичу, а он потом представил её в качестве доказательства самоубийства несчастной Юлии Николаевны.
«Но это всё неправда! Нужно сказать им, нужно предупредить!», как настоящая поборница справедливости подумала Саша, а затем горько усмехнулась собственной наивности.
Предупредить?
Как же.
Так они её и послушали!
Особенно этот надменный холёный красавчик, считающий ниже своего достоинства даже смотреть в её сторону! А сестра его, похоже, мнения своего и вовсе не имеет, во всём раболепно следующая за своим старшим братцем, во всём ему потакающая. Кто ещё оставался? Алексей Николаевич? Княгиня генеральша?
Старшего Волконского не было в городе, но Саша отчего-то очень сомневалась, что он стал бы её слушать, даже если бы жил на соседней улице. Что касается княгини, Гордеев, кажется, сказал той ночью, что она слегла с сердечным приступом и теперь не покидает чертогов собственной спальни.
«Допустим, я скажу ей. И что это изменит? Ускорю её кончину, приблизив на шаг к очередному инфаркту?», размышляла она, перелистывая страницы дела. Их было всего четыре: медицинское заключение, описание места преступления, пропавших вещей, и показания свидетеля, нашедшего тело, некоего Адриана Кройтора.
Именно эту фамилию они и называли той ночью. За его голову Гордеев назначил награду своему верному слуге Георгию.
— Вот оно, значит, как! — вслух произнесла Александра, и покачала головой.
Гордеев убил собственную жену.
Выстрелил ей в сердце. Из револьвера системы наган, как написано в деле. Выстрелил практически в упор. Выстрелил, чтобы после её смерти жениться на Сашиной матери. Так, получается?
И бедного Юру Селиванова он тоже убил.
Убил.
И меня он тоже убьёт.
«Господи, он чудовище!», в очередной раз подумала Александра.
И вновь вернулась мыслями к тому разговору, невольной свидетельницей которого она стала.
«Если Михаил доберётся до него раньше, нас обоих ждут очень большие неприятности, Викентий. Нам нужно сбить его со следа, лишить его всяческой возможности узнать правду, понимаешь?»
Александра плохо понимала, что она делает, и зачем она это делает, но руки её тем временем уверенно собрали все фотографии до последней, аккуратно сложили листы, завязали тесёмки на папке и сунули её под пояс платья, закрыв сверху полами белого халата.
В схожем состоянии она пребывала часом ранее, во время операции. Разум как будто затуманен, мыслей как таковых и нет, ни единой дельной, но руки, тем не менее, делают свою работу уверено, как будто ими управляет кто-то другой, не она.
Выйдя из кабинета, Сашенька остановилась, в растерянности глядя на опустевший больничный коридор перед собой, не зная, куда идти и что делать. На плечо её легла чья-то рука, это вторжение вывело её из размышлений, заставив вскрикнуть от испуга.
Если бы это был доктор Воробьёв — она бы безнадёжно пропала. Но, к счастью, это была всего лишь Элла. Милая, улыбающаяся Элла, которую Александра в тот момент готова была расцеловать уже потому, что она не Викентий Иннокентьевич.
— Извините, что напугала. — Виновато произнесла княжна, очаровательно покраснев. — Вы обещали показать, где можно умыться, чтобы я не выглядела зарёванной чушкой!
На этот раз из её груди вырвался смешок, непроизвольный, и близкий к истеричному, но Саша поклялась себе держаться. Да, да, конечно. Раковина… в ординаторской… скорее туда, подальше от воробьёвского кабинета… холодная вода… умыть княжну… умыться самой… отвлечься… уйти в мыслях ото всего этого ужаса…
Папка прожигала её сквозь ткань платья, точно была сделана из раскалённого железа, а не из простой бумаги. Саша на всякий случай проверила, крепко ли держится? Не собирается ли выпасть в самый неподходящий момент прямо под ноги Викентию Иннокентьевичу? Кажется, не собиралась.
— Вот сюда, — сказала она княжне, открыв перед ней дверь. Там сидели те девочки, новенькие медсёстры, и обсуждали в три голоса события сегодняшнего дня. При появлении главной героини они тотчас же замолчали, стыдливо потупив очи, и сделали вид, что заняты разбором медицинских инструментов.
Александра подвела Эллу к раковине, и придержала её распустившиеся волосы, когда та нагнулась, чтобы умыться. Этот заботливый жест заставил княжну рассмеяться, и она с благодарностью кивнула ей.
— Вы такая хорошая, Сашенька! — Сказала Караваева, когда дело было сделано. — А теперь ваша очередь. Уж простите, но ваш внешний вид тоже никуда не годится!
Медсёстры тихонько захихикали, а Александра лишь грустно улыбнулась в ответ, и послушно умылась холодной водой. Коса её тоже едва ли не свалилась в раковину, и княжна ловко подхватила её, не дав намокнуть. И тотчас же восторженно ахнула:
— Ой, какие у вас волосы мягкие! И красивые-то какие, я только сейчас заметила!
«Давай, ещё ты назови меня рыжей, для полного-то счастья того и не хватало!», с тоской подумала Александра, вяло улыбаясь в ответ. Элла достала платочек с красивым вензелем, вытерла им лицо, затем достала ещё один, и протянула Александре.
— Благодарю.
— У меня много таких, — по секрету сказала княжна. — Подкладываю в корсаж, чтобы… ну, сами понимаете, фигурой в батеньку пошла, никаких округлостей, плоская, как доска! Приходится хитрить!
Экая самокритичность! Саша вновь улыбнулась, и подумала, что для аристократичной княжны Элла что-то уж слишком простодушная и общительная. Ни в какое сравнение ни с Ксенией, ни с Катриной Волконской она не шла. А вот Антона Голицына, кажется, напоминала. Он тоже бессовестно нарушал правила хорошего тона, делая при этом вид, что ему жутко стыдно своей бестактности.