Читать интересную книгу Воевода - Дмитрий Евдокимов

По расчётам Шуйского выходило, что его племянник будет в Москве через месяц-два.

— Дайте сроку до Вешнего Николы, — сказал он московскому люду, — увидите, что Москва избавится!

Попытался государь бороться и со спекуляцией. Видя, что его увещевания плохо доходят до торговцев хлебом, которые припрятали все запасы, продавая лишь понемногу, чтобы удержать высокие цены, Шуйский обратился к келарю Троице-Сергиевского монастыря Авраамию Палицыну, находившемуся на московском подворье монастыря, где скопились немалые запасы ржи. Он пустил в продажу рожь по два рубля. Пришлось и другим купцам несколько снизить цены. Однако простому люду даже эти цены были не по карману, и недовольство вновь стало нарастать.

Неожиданно из Тушинского лагеря перебежал обратно в Москву князь Роман Гагарин. Он принёс утешительные вести — Сапега перехватил восемь гонцов из Новгорода, вёзших письма Скопина-Шуйского государю. В них сообщалось, что шведы наконец прибыли и что объединённое войско выступило в поход.

— У тушинцев страх от Михаила Васильевича Скопина! — всенародно оповещал князь Гагарин. — Они сами думают бежать!

Действительно, в тушинском стане воцарилось замешательство: многие из военачальников в поисках добычи разбрелись по всей России: Лисовский со своей шайкой бродил по восточной части Московского государства, полковник Чиж с запорожцами грабил Смоленскую землю, Мархоцкий стоял на перепутье дорог, ведущих к столице, Млоцкий с Бабовским контролировали дорогу из Коломны. В самом лагере не было никакой дисциплины, солдаты непрерывно бражничали и веселились с женщинами разгульного поведения. «Царик» и Марина терпели всяческие притеснения, все их расходы контролировались Рожинским.

При известии о движении войска Скопина «царик» попытался собрать своё разбредшееся войско. Было решено попробовать ещё раз предпринять штурм Москвы. Утром 5 июня польская пехота и кавалерия стали переправляться через речку Ходынку. Их встретила кавалерия, однако боя не приняла, а ушла влево и вправо, открыв простор для стрельбы гуляй-города. Поляки не почувствовали западни, бросились на деревянные укрепления, стараясь захватить орудия. Казалось, победа была близка. Но в этот момент московская конница, перестроившись, ударила с незащищённых флангов. Вновь отличился храбростью князь Дмитрий Пожарский: со своим полком он практически порубил всю польскую пехоту и начал преследовать драгун, которые в панике не оказывали никакого сопротивления. Вероятно, московские полки с ходу овладели бы всем обозом, если бы не помощь Ивана Заруцкого, сумевшего со своими казаками выстрелами остановить натиск москвичей.

Тем не менее победа была несомненной — полегло четыреста польских пехотинцев и драгун, сто девяносто семь человек было взято в плен.

Через двадцать дней тушинцы повторили штурм, и столь же неудачно. Многие из них утонули в Москве-реке, куда их загнала московская кавалерия. Кроме пленных, были взяты трофеи — пушки, знамёна, барабаны.

Победа москвичей воодушевила русских людей и в других областях. Прокопий Ляпунов со своим дворянским ополчением взял Пронск, затем утвердился в столице Рязанского края — в Переяславле Рязанском. Оттуда он пришёл на помощь осаждённой Коломне. Однако его битва с войском Млоцкого, хотя и была упорной, не принесла успеха ни той ни другой стороне.

Млоцкий отошёл к Серпухову и продолжал контролировать движение продовольствия к Москве. Его конные отряды постоянно выезжали на Коломенскую дорогу и перехватывали обозы с хлебом. Здесь же, а также и на Владимирской дороге свирепствовала большая, хорошо вооружённая банда из русских «удальцов» под командованием хатунского мужика Салькова. Банда не пропускала обозы с продовольствием и устраивала налёты на предместья Москвы. Шуйский направил в Коломну князя Масальского собрать хлебные запасы и доставить их в Москву. Однако Сальков разгромил войско князя, обозы забрал, а что не мог увезти — пожёг. Для уничтожения банды Шуйский направил отряд под начальством воеводы Бориса Сукина. Однако медленно продвигавшемуся отряду никак не удавалось захватить Салькова врасплох. Напротив, бандиты по ночам постоянно тревожили лагерь Сукина, который после каждой их ночной вылазки недосчитывался большого числа своих воинов. С позором ему пришлось вернуться в Москву.

Тогда Шуйский вновь вспомнил о Дмитрии Пожарском. Тот не медлил, понимая, как важно очистить дорогу в Москву для подвоза продовольствия. С отрядом полюбившихся ему нижегородцев князь решил повторить манёвр, принёсший ему успех в деле с Лисовским. Быстро двигаясь вдоль реки Пехорки, он через лазутчиков узнавал о продвижении Салькова. Узнав, что к Москве идёт по Владимирской дороге большой обоз, князь устроил засаду и в момент, когда банда, налетев, предалась грабежу, окружил и практически всю её уничтожил.

Самого атамана Салькова, оглушённого при падении с лошади, а также оставшихся в живых немногочисленных разбойников повязали и подтащили к Пожарскому.

— Лихие молодцы да и воины знатные, — произнёс Дмитрий. — Почто на своих, православных, руку подняли?

Разбойники угрюмо молчали.

   — Что будем делать с ними, князь? — спросил Ждан Волгин.

   — Бросьте их на сани, вместе с зерном доставим в Москву. Пусть их государь судит за разбой.

Сальков, пришедший в себя, яростно взглянул на Пожарского:

   — А чего с нами якшаться? Вели порубить нас здесь. Лучше от воинов смерть принять, чем от палачей царских. Да и мучиться меньше!

Пожарский задумался, потом произнёс:

   — Нет, негоже нам самосуд чинить, да ещё над своими же, русскими. Одно дело в бою. А так... нет, негоже.

Взгляд Салькова потух:

   — Как знаешь. Ты победил, тебе и решать: казнить или миловать.

   — Погода! — встрепенулся князь, который видел перед собой в первую очередь людей, а уж потом разбойников. — Как ты сказал — «миловать»?

   — Да! — В глазах атамана блеснула надежда.

   — Можешь мне поклясться, что, коль отпущу, явитесь с повинной к Шуйскому?

   — А что толку! Всё равно казнит! Знаем мы его подлую душу.

   — Именно потому и не казнит!

   — Как так?

   — Государь наш всегда во всём выгоду для себя ищет. А ему воины позарез нужны, особенно такие крепкие. Коль вызоветесь ему служить, простит, да ещё денег даст. Такое не раз уже бывало!

   — Ну, что же, попытка — не пытка! — вздохнул атаман, решаясь.

   — А коль так, целуй мне крест, что разбойничать больше не будешь!

Пленников развязали, и они дружно бросились врассыпную ловить своих разбежавшихся по лесу лошадей.

   — Обманут! — убеждённо сказал Болтин, глядя им вслед.

   — А я им верю! — твёрдо произнёс князь.

Приведя обоз в Москву, Пожарский узнал, что Сальков, ошеломлённый великодушием князя, вместе со всеми оставшимися в живых бандитами успел обогнать его, чтобы добровольно сдаться в плен. Шуйский помиловал разбойников, а слава Пожарского как воеводы, не проигравшего ни одного дела, множилась.

Тем временем Василий Шуйский слал племяннику слёзные письма:

«И тебе бы, боярину нашему, никак своим походом не мешкать, нам и всему нашему государству помощь на воров подать вскоре. И только Божиею милостью и твоим промыслом и раденьем государство от воров и от литовских людей освободится, литовские люди твоего прихода ужаснутся и из нашей земли выйдут или по Божьей милости победу над собою увидят, то ты великой милости от Бога, чести и похвалы от нас и от всех людей нашего государства сподобишься, всех людей великою радостию исполнишь, и слава дородства твоего в нашем и окрестных государствах будет памятна, и мы на тебя надёжны, как на свою душу».

Молодому полководцу, к которому вдруг воспылал столь пламенной любовью царствующий дядя, было не до комплиментов. Новгород находился в кольце городов, преклонившихся Тушинскому вору. Примеру Орешка, первым перешедшего на сторону самозванца благодаря измене Михаилы Салтыкова, последовали Псков, Старая Русса, Торопец, Тверь, Торжок, Старица, Великие Луки.

Находясь в таком окружении, многие из новгородцев стали колебаться, размышляя, не пора ли сменить царя, а то ведь можно и опоздать. Удерживали их в верности Шуйскому только проповеди митрополита Исидора и авторитет самого Скопина. Городской воевода Михаил Татищев, который по чину обязан был навести порядок и утихомирить крикунов, вдруг как-то странно оробел, что было совсем на него не похоже.

Скопин хорошо знал, что Татищев был единственным, кто смел говорить Димитрию в лицо всё, что о нём думал, и что именно он всадил длинный нож в бок Петру Басманову, положив начало кровопролитию. Однако теперь ярый приверженец старины, не стесняясь, костерил «Ваську Шуйского», как он называл государя, за неумелое правление. Причиной тому была обида, что Шуйский, которому, видать, надоело выслушивать назойливые советы бесцеремонного окольничего, отослал «героя» переворота товарищем воеводы в Новгород.