И из чего она сделана? Листья гнутся, будто покрытая тонкой серебряной пленкой кожа. И нет в желуде металлического холодка…
Вдали раздался вой – затянул тонкий женский голос, подхватили другие, погуще. Кача с закрытыми глазами приподнялась, подхватила – но осеклась. Голос ее не слушался. И не потому, что я повредила ей горло.
Она шарила по груди рукой, что-то пыталась достать из-за пазухи. И достала, и протянула наугад сжатый кулак.
Рука дрожала.
Пальцы чуть приоткрылись, меж них блеснуло…
Кача хотела что-то отдать мне – а я ни в чем от нее не нуждалась!
– А теперь – сгинь!
Она и сгинула.
Осталась только вмятина в песке.
– Спасибо, – сказала я Гунару, выбравшись из ямы.
Он не отпускал моей руки.
– Спасибо, Гунар, – повторила я и глянула вниз.
Ямы не было.
Мы стояли на зеленом склоне холма, на ухоженной травке. Ни тебе откоса с мертвыми соснами, ни серого вздыбленного песка…
А в кулаке зажат желудь с двумя листками на обрывке кожаного шнура.
– Только не спрашивай, что это было, – попросила я своего шального фотокора.
– И так ясно. Соха – ни с места, конь – во весь дух, жидкая каша и спятил петух! – ответил он присказкой, означавшей полнейшее безумие ситуации, и улыбнулся.
Не скажу, что это была голливудская улыбка. Когда на кудрявой голове уже нарисовались две неплохие залысины, когда и сзади наметилась кругленькая плешь, когда по лбу пролегли четыре морщины, когда сразу видно, что человек давно не был у дантиста… да, лицо было обычное, привычное, траченное временем.
Но я узнала глаза!
Ясные карие глаза смотрели мне в душу – и вокруг них образовалось, слепилось, ожило совсем иное лицо, иное тело. Гибкая, стройная, тонкая фигурка, полное невыразимой прелести смуглое лицо, чуть склоненное набок, и зреющая на устах то ли новорожденная шуточка, то ли давнее присловье…
– Это ты? – спросила я.
– А это – ты! – ответил он. И весь ко мне потянулся.
Лишь миг длилось это узнавание.
А потом словно свет погас, краски поблекли, молодость растаяла. Осталась болезненная прореха в памяти – ведь было же сию самую минуту что-то странное и прекрасное!
И лежащие на плечах руки…
Мы уже не понимали, откуда возникло полуобъятие. Но что-то изменилось в мире. Что-то проснулось, что-то должно проснуться снова…
– Пошли, – хором сказали мы. – Эта сволочная электричка!
И действительно – пошли, потому что нужно было срочно проявить пленку.
Глава двадцать третья, о престарелом эрудите
Мач нырнул в короткий переулок, вынырнул, пробежал по улице – и чуть не сбил с ног, распихивая прохожих, маленького чистенького старичка в куцем старомодном паричке и кафтане времен государыни Екатерины.
Старичок этот, конечно же, обругал деревенского остолопа. Но обругал как-то беззлобно, а впридачу вцепился ему в рукав. Мач вырвался – только старичков ему сейчас и недоставало. Но тот молча поспешил следом за парнем – как выяснилось, правильно сделал.
Не зная города, Мач совершенно не представлял себе, где в одну улицу вливается другая, да и сами улицы привели его в изумление. Он не понимал, зачем было делать для людей и скотины такие узкие проходы между домами. И с ним случилось то, что и должно было случиться с деревенским остолопом на городской улице, которого не научили озираться по сторонам. Он чуть с разгону не оказался под копытами.
Огромные вороные кони, нетерпеливые и злые, позорно медленным для себя шагом выволакивали длинную телегу из узкой улочки. Кучер сдерживал их – но им уже хотелось движения, их раздражали громкие голоса и пестрые наряды пешеходов, их непонятные, и потому опасные запахи. Кони вскидывались, дергались – и когда Мач увидел глаза в глаза оскаленную лошадиную морду, то сразу понял, что сейчас у него станет одним ухом меньше.
Он не сумел бы притормозить сам, но тут в рукав опять вцепилась сухая ручка и резко рванула. Парня отнесло в сторону. Мимо его носа проскочил конский бок в веревочной упряжи, он опять ощутил сильный рывок – и оказался нос к носу со старичком.
– В городе надлежит молодому человеку блюсти осторожность! – строго провозгласил тот. – Видите, сколь оживленно в нашем веке уличное движение!
– Благодарю премного милостивого господина, – бойко отвечал Мач, вертя головой и даже подпрыгнув в поисках погони. Действительно – над головами уличной толпы шустро продвигались к нему две высокие черные шляпы, как две сверкающие трубы.
– Что же такого натворил молодой человек, хотелось бы мне знать? – въедливо поинтересовался старичок.
Мач одновременно и вздохнул, и почему-то замотал головой.
– Надеюсь, молодой человек ничего не украл? Никому не нагрубил? – допытывался неугомонный старичок. – Скорее всего, молодой человек был непочтителен к своему хозяину.
В глазах у этого странного дедушки был живейший интерес.
– Ничего я плохого не сделал, милостивый господин, – в полном отчаянии произнес Мач. Погоня приближалась, кони все еще не вытащили телегу из улочки, загородив все пути для бегства, да еще народ столпился – не одного Мача задержала треклятая длинная телега.
– А если молодой человек не сделал ничего плохого, так пусть следует за мной, – распорядился старичок и, довольно шустро проскользнув впритирку к стене, втянул Мача в переулок. Там за телегой тоже столпилось немало народа – но старичок уже имел опыт ходьбы по Риге. Он открыл дверь лавки и потащил Мача за собой.
– Доброго утра почтенному господину Бротце! – приветствовал его лавочник. – Довольна ли госпожа Бротце лентами и ситцем? Если ей не хватило, могу прислать еще. Он довольно дешев…
– Доброго утра почтенному господину Швабе! – ответствовал старичок. – Лентами супруга довольна, но с ситцем какое-то недоразумение. Она даже не стала кроить платья внучкам, а собиралась вернуть вам тот ситец. Говорит, на нем все узоры вкривь и вкось, друг на дружку наползают… Она мне показала один угол, и я сам это заметил.
– Если госпоже Бротце угодно шить из ситца с ровными узорами, пусть возьмет саблю и зарубит этого проклятого Бонапарта! – при этих словах, оба, и старичок, и добродушный лавочник, расхохотались. – Тогда к нам будут, как прежде, привозить и ситцы, и кофе, и французское мыло. А пока извольте довольствоваться домашними рукоделиями…
– Господин Швабе полагает, что как только война окончится, вернутся разумные таможенные тарифы, какие были два года назад? – полюбопытствовал господин Бротце. – Плохо же он понимает логику правительства. Раз уж оно привыкло получать от чего-то доход, то от этих денег не откажется. И придется нашим мануфактурщикам научиться работать как в Европе…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});