Федор, видно, для того и был оставлен снаружи, чтобы хватать возможного беглеца. Лоток свой и фартук он аккуратно сложил на соседнее крыльцо. При всем своем малом росте имел Федор, как видно, медвежью хватку, потому что приказчик не то что завопил – заверещал.
Рубцов выскочил вслед за Липински.
А Мач, сообразив, что дело оборачивается совсем для него плохо, нырнул под протянувшейся к нему рукой Александра, и совсем было боднул лбом закрывавшуюся дверь, да только был ловко ухвачен за шиворот.
– Куда?! – Александр заломил ему руку за спину, и сделал это весьма умело, у Мача чуть локоть не сломался. – Это так-то ты несешь письмецо поручику Орловскому? Ну-ка, что у тебя еще хорошего за пазухой?
Уверенная рука нырнула туда – и вернулась с добычей.
– Смотри ты, послание без адреса! Кому несешь?
– Господину… господину…
Фамилия «Тидеман», как на грех, выскочила у Мача из головы.
Тут на улице грянул выстрел.
Александр, не отпуская Мача, кинулся к окну аптеки и, отодвинув подвешенного сушеного крокодила, выглянул.
Очевидно, он увидел что-то неожиданное, поскольку даже хватку ослабил.
Мач рванулся – и вылетел в дверь, и припустил по улице!
Письмо от поручика Орловского, от которого зависели секретные переговоры между Эссеном и прусским генералом Йорком фон Вартенбургом, осталось в руке у Александра.
Глава двадцать вторая, о народной избраннице
– Наполеон продолжал наивно считать в числе резервов, которые он может привести в движение, прусскую, баварскую, саксонскую армии, армии своих вассалов и союзников, – вполголоса прочитала я. – Но едва лишь стало известно о поражении и гибели наполеоновской армии в России, как все изменилось. Еще остатки наполеоновской армии не добежали до Немана, как прусская армия генерала Йорка фон Вартенбурга, находившаяся под командованием маршала Макдональда, вышла из повиновения и повернула штыки против французов. 30 декабря в Таурогене было подписано соглашение о перемирии между прусскими и русскими войсками.
Все это было черным по белому напечатано на шестьсот пятьдесят четвертой странице книги Альберта Манфреда «Наполеон Бонапарт».
– Ты что там бормочешь? – спросил Гунар.
– Размышляю, – отвечала я.
За немытым окном электрички тянулся все тот же пейзаж – кустарник вдоль железнодорожного полотна, а за ним – сквозной лес.
Читая, я уже знала, что старый дурак и трус, прусский Вильгельм, приказывал Йорку вовсе не это, но генерал набрался духу и ослушался своего короля. К чему немало приложил руку некий немец Гарлиб Меркель. Был и еще один немец, разделявший его взгляды, по фамилии Бротце, но о Бротце потом, потом, уж без него-то мне никак не обойтись! Я и Меркеля бы впрягла в общую телегу. Да только он в то время сидел в Ревеле…
Если бы национал-идиоты продолжали и дальше действовать в том же духе – то улица Меркеля точно была бы переименована, как улица Ленина и ей подобные! Но они знали о Меркеле только то, что он боролся против крепостного права в Латвии.
А о том, что Латвии при Меркеле, собственно, не было, а были Курляндия – сама по себе, Лифляндия, она же Видземе, – сама по себе, и Польская Инфантия, она же – Латгале, – сама по себе, как-то ненавязчиво забыли. Меркель считал, что включение всех этих трех областей в состав России по крайней мере объединило все территории, населенные латышами, под скипетром одного государства. И дало маленькому народу достаточно десятилетий передышки от войн, чтобы он мог опомниться и начать осознавать себя.
А Йорк фон Вартенбург мог бы договориться с русскими куда раньше!..
Тут вдруг сумка, стоящая на деревянной скамье у моего бедра, подскочила вверх и пропала. Я подняла глаза от страницы – Гунар, уже повесив свой сундук через плечо, хватал мое имущество.
– Остановку провороним!
Нам только этого недоставало. И так мы, положившись на расписание электричек, основательно опаздывали на эту выставку. Никого не предупреждая, железнодорожники взяли да и отменили несколько невыгодных рейсов. Наша железная дорога, из-за таможенных и визовых заморочек почти лишенная транзита, понемногу помирала.
Мы прибыли в прелестный маленький городок, смотреть на который не было никакого времени и никакого настроения. Хватило вокзала, где в ряд стояли женщины с большими сумками и корзинами. Они кинулись по вагонам – предлагать домашние пирожки.
Городок обнищал. Его допекла безработица. Пирожки были для многих семей единственным средством получить наличные деньги. Картошка и огурцы к столу росли на огороде, а латы, чтобы платить за газ и электричество, почему-то нет.
Я проскочила мимо женщин – а Гунар застрял. Он не успел пообедать в Риге, а тут пирожки были вдвое дешевле столичных. Вот он и нахватал целый пакет, а потом жевал их на ходу, через каждые четыре шага по-джентльменски поднося пакет к моему носу, чтобы и я соблазнилась.
– С тобой не соскучишься, – хмуро сказала я Гунару, когда мы вошли в парк. Там уже собралась скромных размеров толпа – выставку под открытым небом, естественно, начали открывать без нас.
Честно говоря, мне вовсе не хотелось писать про эту экспозицию. И Гунару не хотелось ее снимать. В том, что мы опоздали, наверно, было виновато и наше подсознание – оно всеми силами противилось такой нелепой трате времени.
– Ты тут долго собираешься торчать? – спросил Гунар. – Мне еще бежать в музей, репродукции делать. А потом всю ночь проявлять и печатать.
– Ты старый халтурщик, – этот сомнительный комплимент я произнесла довольно ласково, даже похлопала Гунара по плечу. Он улыбнулся.
– Как Лига?
– Последние дни дохаживает.
– Ты женился на сумасшедшей, – вполне убежденно заявила я. – В наше время рожать пятого ребенка может только сумасшедшая.
– Теперь ты видишь, как я ее люблю? – усмехнулся Гунар.
Мы по газону обошли толпу и увидели героев торжества. Трое тощих бородатых юношей с отсутствующим взглядом и девушка, одетая в серые лохмотья, стояли особо – и на них указывала рукой молодая красивая ораторша. За спиной ораторши сгрудилось какое-то местное начальство, явно не понимавшее высокого смысла события.
– …подлинно латышские корни этого искусства!.. – вещала ораторша в микрофон. – Душа народа проявилась!..
То, в чем проявилась народная душа, не напрасно вызвало плохо скрытое недоумение начальства. Большие картоны стояли прямо на газоне, подпертые сзади палками. И мысли они наводили какие-то нехорошие.
– Это нужно снимать? Вот это? – с каким-то хмурым недоверием переспросил меня Гунар.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});