– Это нужно снимать? Вот это? – с каким-то хмурым недоверием переспросил меня Гунар.
– Сними художников, – налаживая диктофон, велела я. – Думаю, наши читатели нам за такие штуки спасибо не скажут.
– За эти рожи они нам тоже спасибо не скажут, – буркнул Гунар, взглянув на художников. Были все четверо какие-то серо-прозрачные и, да простит меня добрый Боженька, если клевещу, – какие-то заспанные и неумытые. Особенно отличилась девушка с длинными блекло-серыми волосами. Смотрели они мимо нас, недостойных, куда-то в мировое пространство.
– Ты что делаешь? – шепотом призвала я к порядку Гунара.
– Снимаю, – отвечал он, целясь в картоны.
– Зачем тебе эта мерзость?
Щелк. Щелк. Щелк.
– Сравнить.
– С чем сравнить?
– С альбомом.
Щелк. Щелк.
– Не переводи зря пленку. Редакция тебе эти гениталии оплачивать не будет.
На ближнем ко мне картоне явственно высматривались половые органы – но впечатление они производили крайне отталкивающее. Посмотрев на такое, мужчина еще не скоро пожелает женщину, а женщина – мужчину.
– У меня дома альбом есть, совершенно потрясающий, – сообщил Гунар. – Американский. Творчество сумасшедших. Ну – один к одному!
Я прошла вдоль ряда. Действительно – на картонах процветала патология. И вызывали они у нормального человека брезгливость. Дамы из городской думы, простые толстые тетки, нутром чуяли неладное, но столичная ораторша, первая леди вернисажа, вконец оболванила их высокими идеями.
– Латышская творческая молодежь, наконец-то получив возможность!.. – искусно пропитанный эмоциями металлический голос колотился о барабанные перепонки, как шарикоподшипник. – Вся вековая мечта нашего народа о независимости!.. Национальная идентичность!.. Корни, которые наши художники ищут и находят в латышской ментальности!..
Корни были – о-го-го! Трое молодых людей и девушка удивительно уныло изощрялись на тему гениталий. Цветовая гамма, достойная морга, вызывала в вображении пейзаж ночного кладбища и тень некрофила с большой лопатой.
Дамы из городской думы кивали. Прехорошенькая девушка с цветами наизготовку кивала. Интеллигентные старушки косились на картоны, но тоже кивали – видно, не хотели отставать от современных веяний.
А ораторша все разливалась соловьем!.. А опередившие нас представители конкурирующих изданий, пробившись к ней поближе, совали прямо ей под нос диктофоны. Еще бы – личность популярная, самая молодая и хорошенькая из наших дам-депутатов, с великолепными перспективами! Даже в национальном искусстве знает толк. Образец народной избранницы! Настоящая «дочь народа», которой недостает только бисерного веночка и виллайне с узорной каймой… Стоп! Это уже было однажды!
– Гунар, за мной… – я со словесными реверансами пропихнулась через редкую толпу прямо к ораторше. И встала перед ней, сунув в карман куртки диктофон.
Она посмотрела на меня – и вдруг замолчала.
Давно я не видела таких красивых и ухоженных лиц. Вот только прическа, залакированная до твердой корочки, вот только причудливое жабо, со строгим расчетом выпущенное жесткими извивами из изысканного приталенного жакета, вот только безупречный макияж… высокие, немного подправленные пинцетом темные брови, глаза странноватого разреза… Ну конечно! И то, что она осветлила волосы, не спрятало ее от меня!
– Кача! – воскликнула я. – Ты как сюда попала?! Ничего себе искусствоведица!
Губы ораторши вздернулись и растянулись. Блеснула костяная челюсть. Она, она! И там, под жабо, висят на груди костяные амулеты! И желудь!..
– Ментальность… Наша латышская ментальность… Корни… Наше маленькое государствице… Наш угнетенный народик… Наша родимая землица… Наша возрожденная независимость… – сказала она, и слова, сами по себе не имевшие сейчас смысла, все же удержали толпу в наведенном мороке, толпа чуть раскачивалась и кивала. – Русские, ваша историческая родина ждет вас!.. Народу грозит вымирание!.. Латышский язык в опасности!.. Наша ментальность под угрозой!..
При этом Кача вся подобралась и оскалилась, продолжая выкликать лозунги.
– Ага, ясно, – довольно громко сказала я. – Сейчас ты нападешь на меня и постараешься добраться до моего горла. И никто ничего не заметит. Но вот стоит Гунар с фотоаппаратом. И твоя рожа останется на фотопленке – твоя свирепая зубастая рожа! Толпа опомнится, она опомнится когда-нибудь! И увидит, что шла по трупам!
Я сказала это, вовсе не уверенная, что Гунар так уж отчаянно бросится за мной следом в атаку. Он был за спиной, этот вконец обнищавший папочка Гунар, он слышал мои слова, а как он поступит – я знать не могла.
Щелк!
Кача быстро закрыла рукой прекрасное лицо.
Щелк!
Она повернулась и побежала.
Я резко обернулась. Старушки чинно кивали. Художники тупо глядели в межпланетное пространство.
– Ну? – спросил Гунар. – За ней?..
В его глазах, внезапно потемневших, был азарт – давно мне знакомый веселый азарт охотника, которому наконец показали издали добычу.
– Я сама! Это чудище – моих рук дело, мне и загонять его в угол. А ты стой тут и снимай, все снимай! Пригодится!
– Издали?!. – крикнул вслед Гунар.
Мне бежать было легче, чем ей. Она скакала на каблуках, я взяла размеренный ритм, который так хорошо удается в кроссовках. За спиной я услышала приближающиеся шаги. Кто-то догонял меня – и это был неплохой бегун…
Кача вела меня в дальний край парка, которого я совершенно не знала. Мы пробежали мимо пруда, мимо цветника, обогнули заколоченный одноэтажный домик, которого я здесь раньше как-то не видала, поочередно перескочили канаву – и оказались на откосе, которому здесь быть уж вовсе не полагалось. Это был песчаный, усыпанный хвоей откос, из которого торчали мертвые корни наполовину вывороченных пней. Вонзая в песок каблуки, хватаясь за корни, Кача полезла вверх. Я с разгона пробежала следом несколько шагов – и съехала. Вот тут ей на шпильках было легче, куда легче, чем мне в кроссовках.
Ее волосы за несколько минут бега потемнели, вытянулись и длинными тонкими змеями метались в воздухе. Побурел и модный костюм неопределенно-изысканного цвета. По нему как будто острыми граблями прошлись – располосованный подол плескался темной бахромой.
Я не успела уследить за всеми этими превращениями – Кача исчезла.
Но упускать ее я не могла. Я наконец-то напала на след магического желудя – и должна была получить его.
Оставалось одно – зигзаг. Я и побежала не вверх, а поперек откоса в правую сторону, очень постепенно забирая все круче и круче, потом влево, потом опять вправо. Откос внезапно вырос, он стал до того высок, что я не видела неба. Да и было ли летнее небо за плотными кронами высоченных сосен? Что вообще было за кронами, за откосом, за стеной коричневых ровных стволов? Очевидно, там имелся какой-то проход, куда нырнула Кача. Ладно, где пройдет она на дурацких каблуках – там пройду и я!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});