-- Если не хочешь получить телесные повреждения, отойди в сторону. Роза оказалась права первый раз, когда предупреждала Шарло, а теперь она предупреждает тебя. Мне не хочется лечить раны сразу двум негодяям только потому, что один из них противоречил мне и втягивал в дискуссии, а второй напутствовал меня в колдовстве.
-- Они не успеют, - по тому, как Ротберт вздрогнул, было ясно, что он сам лишь наполовину верит в свои утверждения. - Их нападения не так молниеносны, а я успею исполнить свою задумку быстро. Я долго практиковался на других прежде, чем подступиться к тебе. Всего одно прикосновение, и все переменится.
Он метнулся ко мне проворнее тени, обхватил ладонями мое лицо. Где-то за моей спиной пронзительно вскрикнула Роза. По зале под куполом прокатился долгий гул. Через миг это уже будет не пустая зала, а растревоженный муравейник. Через какую-то долю мгновение кто-нибудь из моих демонических поклонников вцепится когтями в идеальную, гладкую, светящуюся кожу князя, но весь фокус заключался в том, что при желании князь мог успеть сделать все, что хотел за один миг. Его губы приоткрылись и под ними блеснул ровный ряд жемчужно-белых зубов с двумя заостренными, как у кошки резцами. Темно-красный длинный язык, чуть было не лизнувший меня в губы, напоминал раздвоенное жало. Ротберт стремился припасть к моим губам и выпить из них всю жизнь. Как просто! До такого даже я не додумался. Всего один поцелуй, подобный смерти, и меня не станет, а тот, кого я презираю, продолжит мою жизнь за меня, в моей оболочке, с моими способностями, с моей властью над целой империей. Кто, кроме Розы, поймет, что это уже не я? Даже если после подобной смены ролей под моими глазами и в уголках губ залягут несколько морщинок, а голос станет более хриплым, то люди сочтут это естественной возрастной переменой, а феи и эльфы решат, что хоть в чем-то я да просчитался.
Что мешало мне оттолкнуть Ротберта? Гордость, временное бессилие или соблазн ощутить то, что наступит после конца, что ждет меня за чертой смерти? То же, что ощутили мои братья, сгорая в заточении, в запертом замке, отделенной от внешнего мира стране. Вспышка, а за ней забвение, и пусть Ротберт сам возится, терпит и сталкивается с неблагодарностью жителей империи. Вряд ли они станут ценить его спесь и нововведения. Такая быстрая и абсурдная мысль была всего лишь лицемерием. Мне хотелось хоть каким-то мгновенным страданием искупить то, что на мне лежит часть вины за гибель близких родственников. Я всегда мог собраться с силами и отпихнуть в сторону нападающего, даже если змеиное жало князя приникнет к моим губам и вопьется в язык, то я всегда смогу отстранить его так же легко, как сбросить с руки кусающегося хорька.
Где-то в вышине раздался шелест крыльев. Сейчас я проявлю силу воли и освобожусь, решил я. Хотелось укусить со всей силы ледяные губы, пытавшиеся отнять у меня жизненное тепло, ощутить на языке вкус крови князя, сломать один из его длинных резцов, но я бездействовал, словно ожидая чего-то, и вдруг кто-то отпихнул князя в сторону вместо меня. Где-то в высоте прозвучал раскат грома. Сначала я решил, что это моя рука непроизвольно нанесла удар Ротберту - привычный жест самозащиты в решающий миг никогда не зависел от моего решения. Когда мне что-то всерьез угрожало, сам собой срабатывал инстинкт самосохранения и даже, если б я по собственной воле решил погибнуть, то никак бы не смог остановить мгновенную реакцию самообороны. Свинцовые облака под куполом озарила вспышка молнии, и каким-то непостижимым образом прорвавшись сквозь стекло изогнутая молния нацелилась ударить вниз в то место, где только что стоял князь. Удар пришелся бы по мне, если бы какое-то когтистое тяжелое существо не оттолкнуло меня в сторону и не накрыло собой, чтобы защитить от искр, посыпавшихся во все сторону от раздробленной мраморной плиты в полу.
А ведь это молния меня бы убила, пронеслось в мозгу, если бы, конечно, я не возродился из пепла, как феникс. Я не делал попыток подняться. Гладкий мраморный пол обжигал холодом голые кисти рук и запястье. Холод, исходящий от пола, просачивался даже сквозь одежду и опалял грудь. Так холодно, наверное, бывает только в склепах, облицованных мраморными изразцами и отгороженных от мира живых прочной окованный железом дверью. Будь я человеком и не подоспей вовремя помощь, то мне самому можно было бы сооружать мемориальную плиту. После удара молнии и мгновенного воспламенения не осталось бы останков, которые можно захоронить, только пепел и несколько тлеющих искр.
Кто-то тяжелый и холодный накрыл меня собой, и я чувствовал себя, как внутри шатра. Я с трудом приподнялся на локтях, стараясь не стукнуться головой о металлическое туловище того, кто решил принять на себя удар, чуть было не сразивший меня. Что-то царапнуло пол возле моей ладони, и я различил контур свинцового крыла. Острые перышки оставили царапинки на мраморном покрытии пола. Крылья! Я только сейчас понял всю необычность ситуации и был крайне изумлен. Кто-то накрыл меня своими крыльями, чтобы защитить. Я меньше всех нуждался в защите, но вел себя настолько глупо и легковерно, что кто-то из снисхождения решил меня спасать. А, может, не из снисхождение, может из любви?
Я перевернулся на спину и столкнулся глазами с вытянутым пугающим свинцовым ликом одного из моих ифритов. Зачем статуе ифрита было срываться с парапета замка и мчаться сюда, через непреодолимый простор, прятаться за бортом гондолы, таиться и готовиться к решающему броску только, чтобы выручить поработившего его хозяина. Такую верность можно было объяснить только бесконечной симпатией.
Истукан поднялся и расправил крылья. Если бы мы находились в небольшой комнате, а не в такой огромной зале, то эти крылья заняли бы собой все окружающее пространство. Лапы с острыми искривленными коготками, на которых стоял ифрит оставили на до этого ровном мраморе десять глубоких борозд. Чувствуя уверенность и поддержку, исходящую от моего слуги я тоже легко вскочил на ноги и отряхнул одежду. Со мной все было в порядке, я остался цел и даже не поранился, но почему-то ощущал странную усталость, скованность движений, будто вот-вот на меня обрушиться какой-то страшный недуг. Я говорил и двигался через силу, казалось, еще чуть-чуть и каждый шаг начнет причинять мне боль.
-- В чем дело? - спросил я у Ротберта, потому что был уверен, он знает ответ.
Он также поднялся на ноги, горделивыми жестами отряхнул костюм и поправил воротник, откинул со лба мягкие густые пряди и я заметил, что весь его лоб, как сеточкой покрыт мелкими кровоточащими шрамами. Над верхней губой виднелась ссадина. По щекам струилась кровь, и мне казалось, будто это кровавые слезы сочатся из его глаз. Не хватало только пары расплывшихся под веками синяков, чтобы испортить его красоту. Сам он бы не успел пораниться. Да и как? Никаких острых предметов вокруг не было, ни ножа, ни хомутных иголок, ни терки, об острые зазубрины которой можно было бы так рассечь себе лоб. Такое сотворить с князем могли только мои незримые, тайные обожатели, имен которых я не знал, и свести знакомство с которыми никогда не стремился.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});