и низко плыли над долиной; они не позволяли температуре воздуха подняться выше шести градусов тепла, а озеро интерпретировало состояние окружающих, покрываясь хронической гусиной кожей. Таково лето в горах: или так, или эдак. Или ветер с севера, или с юга. Или шесть градусов тепла, или двадцать шесть.
Грим стоял во дворе, держа в охапке большой черный радиоприемник, достигавший ему от пупа до подбородка. Он ждал, когда бабушка уйдет в курятник. Она не должна была его видеть. Ни его, ни радиоприемник, который сейчас остался его единственным другом в этой долине. Сестрица Виса все еще была во Фьёрде, а Мордочка – все еще под землей, а папа все еще не вышел из своего молчания, а бабушка стала просто какой-то курицей с этим своим большим носом-клювом и поносно-жел-той повязкой на голове, и она вечно разговаривала сама с собой, бормоча что-то непонятное; смотрите, вот она нагнулась, входя в курятник с тарелкой какой-то съедобной трухи, и он незамеченным прошмыгнул в сенник при коровнике, неся в охапке старую английскую громадину марки «Ферранти» с четырьмя черными ручками спереди и окошком, на котором белым были написаны названия знаменитых европейских городов: Лондон, Люксембург, Ленинград…
Он сменил батарейки. Данни с Болота раздобыл ему батарейки у своего отца, работавшего телеграфистом во Фьёрде, а заодно научил подсоединять их так, чтоб приемник питался от них, а не через шнур. В те времена о радиоприемниках на батарейках и слыхом не слыхали, и только Грим знал, что радио может звучать не только в часы работы динамо-машинки. Это были странные батарейки. По форме они напоминали фляжки, наполненные электричеством.
Этот приемник оставил в Болотной хижине Стенли, когда они с товарищем уехали. Своего рода подарок в благодарность Йоуфрид. В первые годы Хроульв ругался на «эту вопилку британскую» или посмеивался над теми, кто слушал глупости из этого «камня альвов», но постепенно все-таки начал считаться с прогнозом погоды, и радио стало включаться на полчаса в день. Мальчик завороженно слушал. Новости и прогноз погоды. Он выучил все метеостанции страны. «Квальлаутюр», «Бергсстадир», «Фагюрхоульсмири»… Их названия звучали как названия больших городов в далеких странах. И температура воздуха там всегда была гораздо выше, чем на градуснике за окном кухни в Хельской долине.
– Папа, а почему на других хуторах всегда так тепло?
– Ах, не забивай себе голову этими цифрами; они просто градусники у себя в кухне держат.
В глубокой тайне и с большими трудностями Грим проделал эксперимент: открутил ртутный градусник от кухонного окна и внес в помещение. Температура подскочила с 7 до 13 градусов по Цельсию. Значит, отец был прав.
Однажды вечером он обнаружил, что эфир Госрадио не ограничивается новостями и прогнозом погоды. Он трогал радиоприемник руками и случайно включил: тот разразился звуком: старик читал одну из исландских саг. Грим стал слушать. Это была «Сага о Греттире». Он никогда не слышал ничего подобного. Читать он уже умел, да только книг в доме не было. Единственные рассказы, которые он слышал, – те, что рассказывала ему бабушка, пока ждала, когда кастрюля закипит; в основном они были о мертвых пасторах, чудаковатых бродягах и каких-то повитухах, которые беременные брели по хейди, заходили в горные хижины, быстренько рожали там и продолжали путь, а отправляясь на вызов, несли ребенка на груди. Все эти рассказы оканчивались одинаково: Он или она уехали в Америку. Но эти рассказы все были короткие – а тут целый роман! Да еще и остросюжетный!
Тысячу лет назад Греттир плыл в Норвегию, лежал на открытой палубе в ящике и не хотел помогать корабельщикам, только ругался, такой рыжий, двадцатилетний. Как он мог быть таким чудаком? По пути в корабле образовалась течь, и норвежцы принялись вычерпывать воду, весь день черпали, и один из них спросил Греттира: мол, что за дела, он что – не будет им помогать? Грет-тир даже не пошевелился, а ответил им хулительными стихами: они, мол, такие слабаки, что и вычерпывать как следует не умеют. Как он мог быть таким? И наконец, когда корабль совсем залило, он кое-как поднялся и начал вычерпывать. Целых двадцать минут черпал. Работал за четверых. Спас корабль. Он – самый сильный. Самый лучший. Но как он вообще мог так себя вести? Ему же было на все плевать. Было все равно. И не почему-то, а просто так. Грим о таком человеке никогда раньше не слышал.
Он застыл перед приемником и не сводил с него глаз, пока шла передача, словно боялся пропустить какой-нибудь хитроумный ответ героя, если посмотрит в сторону. Его отец пришел в самый разгар чтения и тотчас захухал, но после нескольких фраз и он был заворожен. Даже бабушка прекратила молоть языком и попросила сделать погромче. Грим стал радиоведущим. Он гордо осмотрелся вокруг. Обвел глазами зал – это были его слушатели. Эту сагу сочинил он. Но вот пришла Эйвис – с таким видом, как будто ей вовсе не хотелось слушать какие-то замшелые древние саги, и на лице у нее было выражение бренности, которое время придает подросткам всех эпох, даже в этой богом забытой долине. Новоиспеченный радиоведущий попытался убедить сестру, завоевать еще одного слушателя:
– Его же все убить хотели… А он убьет их.
– А почему это они хотели убить его? – буркнула она.
– Потому что он такой сильный.
– Стальным людям порой надо с себя ржавчину оббивать, – добавил отец.
Всю неделю Грим был Греттиром Сильным: когда отец приходил будить его, продолжал лежать и даже не шевелился, когда тот приходил вторично и говорил: «Ну же, парень, я кому сказал!» Он кое-как вставал, лишь когда фермер тянул его за уши. Это было чертовски больно, но он не подавал виду и улыбался. Сочинил хулительные стихи о своем отце, пока ходил за коровами, и угрожал, если они не станут слушать, отрубить им уши своим «тесаком» – старым лезвием косы, которое нашел в сарае: «Хроульв не хлипок ролью. / Хрипом валит липы. / Хилой хворостиной / хахаль в сене хлопал». Сам он ничего не понимал в этих своих стихах – как и Греттир в старину. Он был не таким глупцом, чтоб сочинять стихи, в которых все понятно. Ведь ему было на все плевать.
Греттирова неделя завершилась в субботу вечером в сарае тем, что малолетний викинг отрубил голову курице тем самым лезвием косы: «Башка твоя куриная!» Но наш супергерой не на шутку струхнул, когда безголовая тушка, хлопая крыльями, вылетела во двор, застряла в ржавой сеносгребалке, высвободилась, прошла