магазина на тротуар (это заняло у него некоторое время) и собрался было поздороваться со мной, сказать мне: «Добро пожаловать в наш округ»; казалось, он узнал меня, он обратился ко мне на «вы». Так вежливо ко мне обращались в последний раз лет сто назад. Я спросил его, не сдается ли у них жилье, комната. Конечно, он ничегошеньки не знал. Сам он жил в Гостинице, а столовался каждый вечер у женщины по имени Рикка, у которой были самые толстые в стране ляжки и ноги настолько больные, что стряпала она сидя. По крайней мере, насколько мне было известно. Однако старый депутат посоветовал мне местную газету, которая до сих пор выходила во Фьёрде по пятницам и называлась «Восточнофьордовец». Потом он решил пригласить меня в Гостиницу на обед, познакомить с интересным человеком – агрономом Баурдом Магнуссоном. «К нам ведь нечасто писатели заглядывают». Он говорил как местный – хотя на самом деле проводил здесь полмесяца в году. Я снова взглянул на склон горы над городом. Казалось, все эти люди пристально следили за нами. Одеты они были броско. «Что это за люди?» – спросил я депутата, указывая на гору. «Что? Какие люди?» – не понял старец и вытер мертвенно-прозрачный пот с белоснежного лба белым платком с голубой вышивкой. Худощавая женщина в полинявшей вуали вышла из кооператива с авоськой в руках: там лежал треугольный пакет молока и два пожилых яблока. «Здравствуй, Роуса, дорогая», – сказал старик дружелюбным, но весьма покровительственным тоном. Я задал ей тот же вопрос, что и ему, но она тоже не видела на горе людей, так что я как можно скорее сменил тему и спросил ее, не сдается ли где-нибудь комната. Она посоветовала мне поговорить с Маггой Морской из большого белого дома у Площадки.
Я поблагодарил обоих и скрылся в магазине. У меня екнуло сердце при виде всех этих консервных банок, расставленных пирамидами вдоль всех стен, подобно новомодным произведениям искусства. Я уже и забыл эту консервную эпоху. Местная газета лежала стопкой на прилавке, довольно-таки красиво отпечатанная в черно-белой гамме. Я попросил экземпляр – но денег у меня, конечно же, не было. Продавщица была молодая, толстая, гнилозубая и абсолютно непоколебимая. «Нет, тем, кто не из города, мы в кредит не отпускаем». Единственное, что мне пришло в голову, – записать эту газетенку на счет Хроульва из Хельской долины. Она недоверчиво посмотрела на меня: «Ты у него живешь?» – Ей это, судя по всему, показалось маловероятным. Но все-таки мне удалось уговорить ее отыскать его в книге счетов. «Я вот смотрю, ему счет уже закрыли». Меня выручил Йоуи: пришел вразвалочку в своей американской одежде на манер Мао и чешской обуви на манер Дао: денимовой куртке, застегнутой до горла, широких джинсах и галошах, которые истончились настолько, что его шаги были неслышны. Я спросил его, можно ли записать на его счет покупку газеты. «А почему бы и нет?»
От этого скучного четырехлистника не было никакого проку. Видимо, депутат вообще ничегошеньки не знал. Одни сплошные новости о лове селедки. «Самое скверное лето с 44-го года». Частных объявлений там было всего два. Первое можно было с натяжкой отнести к рубрике «Недвижимость»: «Уже свободно: комната на борту судна “Йоун Кристьянссон ФЙ-213”». А второе принадлежало парикмахеру Херманну: «Отросли волосы?»
Кстати, они у меня и впрямь отросли.
Старый депутат направился в Гостиницу. Передвигался он с трудом. Я тихонько выругал его и обогнал у моста. Он хотел пригласить меня на ужин. У этой Рикки. «Она живет в “Хаммерсхой”. Это красный дом вон там, и под окнами красивая рябина», – сказал он, указывая назад за речку. И вот я вспомнил, что в этом городке каждый дом носил какое-нибудь имя, – а еще вспомнил, что денег у меня нет, и принял приглашение. Но потом вспомнил, что питаться мне не нужно, и хотел было отказаться, но не стал.
Магга Морская оказалась старой засохшей махоркой с хриплым голосом: одной рукой она держала в охапке саму себя и свой халат, а в другой у нее была сигарета: пока я был у нее, она выкурила три «Честерфильдины» без фильтра. Свое прозвище она получила по «Морскому дому». Это было что-то вроде рыбацкого общежития. Мне оно не понравилось. Она показала мне две каюты; в одной из них лежал единорог Тоурд, словно корабль на приколе, вокруг него было целое море мусора, а во рту дымилась пароходная труба. Он поднялся и попытался найти на мелководье пола пустое место, где встать. Наши взгляды встретились, и я задумался, узнал ли он того человека, которого видел стоящим у стены сенника в Хельской долине полмесяца назад, а сейчас помолодевшего лет на пятнадцать.
– Ты сейчас надолго, Додди? – безучастным тоном спросила Магга.
– Я завтра ухожу на Бочке.
Он был одним из таких молодых людей, какие будут всегда: им уже двадцать пять, а они так и не обрели твердую почву под ногами; он раскачивался взад-вперед, ни разу не уперев в пол сразу обе ноги, сдувал ото лба вихор вместе с дымом, глаза бегали – нерешительный и неразрешимый. Я вновь подумал о Гардаре. Мой взгляд упал на огромную резную конскую голову в углу. Она была вырезана достаточно искусно, чтоб я поинтересовался, кто автор. Магга представила мне Додди-художника с той гордостью, которая наполняет простой народ, когда ему приходится соприкасаться с какими-либо талантами, но сам автор смотрел на свою работу с презрением: «А, это? Да это так, старое».
Морской дом стоял над Береговым шоссе, и с крыльца открывался вид на две площадки для выгрузки сельди, большую и малую, раскинувшиеся внизу от дороги. Рыборазделочные столы до самого причала – словно столы заседаний, но сельди на них в этот день не было. Распорядители работ прогуливались, бондарь был занят делом. А две девушки-рыбораздельщицы курили за штабелем бочек. Зато вытопка рыбьего жира шла полным ходом. При соответствующих дыме и вони. Перед нами пролетела крачка с рыбешкой в клюве. Магга выкинула окурок с крыльца, скрестила руки на своей гагарьей груди и сильно закашлялась, так что я повторил свой вопрос, не сдается ли где комната. Она посоветовала зайти к Йоуханне в Доме-с-трубой. В этом городке одни женщины живут, что ли?
Я снова пошел в город, встретил по дороге агронома Баурда и сухо поздоровался с ним, но он меня не узнал, и час спустя лег в собственную кровать. Наконец-то. Под скатом крыши, с видом на фьорд. Когда я