чтобы узнать, какими глазами видит эту книгу ее автор Джон Коннолли.
– Это ужасный вопрос, но откуда вообще возник замысел «Книги потерянных вещей»?
– Тогда, пожалуй, мой ответ тоже может показаться ужасным, потому что я не знаю. Я попытался анализировать некоторые элементы, которые легли в основу этого произведения, но вообще-то они не особо объясняют, как оно появилось на свет. Я хотел написать о детстве и горе, об этом трудном переходе от детства к взрослой жизни, но, полагаю, уже знал, что в конечном итоге большую часть книги буду копаться в своем собственном детстве, которое было окрашено книгами и историями. Сейчас подумать, так я очень глубоко погрузился в свое прошлое и в свои собственные страхи – как ребенка, так и взрослого. Я сам удивлен тем, что получилось в итоге, и не могу отделаться от ощущения, что книга просто придала зримую форму значительной части того материала, что засел у меня в подсознании. Я просто надеюсь, что другие увидят в ней отголоски самих себя. Думаю, что так и будет. В конце концов, я знаю, что те зародившиеся в какие-то незапамятные времена истории, которые легли в основу книги, сохранились в памяти человечества не просто так, и если они оказали такое воздействие на меня, то окажут такое же воздействие и на других.
– Вы совершенно ясно дали понять, что не считаете эту книгу детской, и все же это книга, которая вполне могла бы понравиться многим детям. Не могли бы вы немного подробней остановиться на этом?
– Я думаю, что это книга о детстве – или, более конкретно, о том периоде или моменте, когда ребенок начинает очень хорошо сознавать реальность мира, в котором он живет: приходить к пониманию того, что мир этот труден, что он ничем не обязан душам, которые его населяют, что он, скорее всего, будет в какой-то мере полон боли и потерь, и что в конечном итоге люди бессильны перед лицом неукротимо надвигающейся смерти. В этот момент что-то теряется. Не хочу называть это невинностью, поскольку что-то не припомню, чтобы я вообще был хоть когда-то невинен, даже в детстве. Дети всегда подспудно сознают собственную уязвимость, сколь бы глубоко это чувство ни пряталось, и я думаю, что именно на это и опираются все великие народные сказки. Тем не менее такие истории также и весьма позитивны, поскольку их главный посыл заключается в том, что подобные трудности могут и должны быть преодолены в рамках перехода от детства к взрослой жизни.
Так что вы правы: ребенок постарше вполне мог бы прочесть эту книгу (и кое-кто уже прочел, и она им понравилась), но я думаю, что ребенок прочтет ее иначе, чем взрослый, и таков был мой опыт восприятия этой книги до сих пор. Взрослые гораздо лучше осведомлены в теме потери, затронутой в ней, и я думаю, что ее заключительная глава найдет отклик скорее у взрослых, чем у детей. Вообще-то меня немало подивили толкования концовки, предложенные отдельными читателями. Некоторые моменты в ней намеренно двусмысленны, так что это не оказалось совсем уж полной неожиданностью, но, пожалуй, больше всего меня порадовало то, что взрослые применили к книге свой собственный жизненный опыт, и это повлияло на то, как они ее читают и понимают.
– Насколько автобиографична эта книга?
– Скажем так: я никогда не пытался полностью укрыться от жизненных реалий в мире, созданном мной самим, но все-таки использовал книги и как средство бегства от действительности, а также, со временем, для того, чтобы лучше понять окружающий меня мир, что делаю и до сих пор. В характере Дэвида есть черты, которыми он очень напоминает меня самого в детстве: это любовь к книгам, естественно, но также и некоторые его страхи по поводу его родителей и того факта, что они смертны, – которые, думаю, свойственны очень многим детям. Описание встречи Дэвида с психиатром в значительной степени сделано по памяти. Мои родители отвели меня к психиатру, когда мне было лет двенадцать или тринадцать, и это был не самый приятный опыт для всех, кто был в это вовлечен. Я отчетливо помню его раздражение, когда я кропотливо рисовал картинки, которые психиатр просил меня нарисовать. В конце концов он пришел к выводу, что я просто паникер, что не особо-то пошло всем на пользу. Это было немного похоже на поход к врачу, в конце которого тебе объявляют, что дела твои плохи. Хотя вряд ли я оказался бы на приеме у психиатра, если б меня что-то не тревожило.
Обсессивно-компульсивное расстройство Дэвида – это как раз то, чем я и сам некоторое время страдал, хотя и не в такой тяжелой степени. Думаю, это было результатом моих страхов за безопасность близких мне людей и желания ощутить, что я могу осуществлять хоть какой-то контроль над миром, в котором они обитали. Оно прошло через несколько лет, когда я немного повзрослел, но я все-таки думаю, что на каком-то уровне это не было такой уж неестественной реакцией на мир взрослых.
– В книге чувствуется особое увлечение автора сказками и народными преданиями. Чем это вызвано?
– Наверное, тем, что они настолько близки самой природе человеческой. Меня всегда интересовало то, что братья Гримм написали во введении к одному из своих сборников. Там говорится, что каждое общество и каждая эпоха создавали свои собственные версии одних и тех же сказок. По-моему, я увидел некоторое сходство между народными сказками и элементами мистической прозы, вот почему они нашли свое отражение и в моих ранних книгах. В «Книге потерянных вещей» они становятся строительным материалом для создания мира, в котором Дэвид укрывается после смерти своей матери. Это одни из самых первых историй, рассказанных человеком, основа более поздних сказок, и поэтому он возвращается к ним и на протяжении всей книги извлекает уроки из их вариаций, которые сам слагает в своем воображении.
– Полагаю, что многие могут счесть «Книгу потерянных вещей» полным уходом от того жанра, в котором вы наиболее известны, – криминальных и мистических романов. Вы с этим согласны?
– Не совсем. Я думаю, что этот роман просто находит новый подход к некоторым темам, которые всегда меня интересовали, особенно преодоления горя и потерь, и восхищенного изумления тем, как дети содержат в себе семена взрослых, которыми они станут, и теме того, как детская травма может повлиять на того взрослого, которым ребенок станет в своей дальнейшей жизни. Это ясно уже из посвящения, которым я предварил книгу: «Ведь в каждом взрослом живет