получается прекрасный щит даже от сильного эмпата.
Раньше Лин наверняка обрадовалась бы подобному открытию. Разобрала бы вновь приобретенный щит на магические векторы, чтобы определить правильную последовательность, изучила каждый вложенный импульс, попыталась воссоздать. Но то была другая принцесса, все еще верящая в сказки про драконов собственного сочинения. Сама придумала — сама приняла за аксиому. Все сама.
Шарлинта с той ночи задавалась вопросом, было бы проще, если б она тогда действительно легла спать, как собиралась? Или если бы приставленная той ночью к ней Саарита не согласилась на ночную прогулку в саду и не дала выйти принцессе из покоев? Или Равенель просто отказался оставить ее одну? От последней мысли Лин издала вслух странный звук, нечто среднее между смешком и всхлипом. Песочный дракон, на спине которого летела девушка, повернул к ней голову. Но принцесса была уверена, что ее лицо для него теперь такая же закрытая книга, как и эмоции. И почему ей не пришло в голову закрыться сразу, в тот день в Чардифе? Вот также, наглухо, не позволяя себе ничего лишнего, никаких нелепых чувств и планов? Теперь было стыдно даже перед самой собой за смехотворную самоуверенность той девочки, какой она тогда была. Сколько там прошло по времени? Одиннадцать недель?
Какая-то странная мысль мелькнула на краю сознания, но Лин не успела ее поймать. Вдалеке показались огни Первого дома. Права ли она, что позволила себе сюда вернуться? Или стоило все же сбежать, пока была такая возможность? Против последнего у нее было сразу несколько здравых аргументов. Некуда, только если в опасную неизвестность. Не на что, не считая драгоценностей, путешествовать с которыми станет вдвойне опаснее. Невозможность избавиться от уз, связывающих ее с амаирами, одностороннего развода ей никто не даст. Отсутствие союзников — и отец, и дед, не задумываясь, отправят ее к мужьям, правда, аргументация у них будет разная. Наличие телохранителя, связанного с ней кровной клятвой. Становиться причиной гибели тракарамки принцесса не собиралась. Но главное — цветная магическая татуировка на ее предплечье. Шарлинта коснулась того места на руке, где под слоями одежды прятался ее гэйхх. Она так и не смогла разобраться, как он действует. Как через него чувствовать амаиров, и как его отключить. И спросить не у кого. Амаинты в любом случае не расскажут, а другие маги просто не знали подобных подробностей. Трехипостасные веками жили обособленно и закрыто.
Помимо всего этого, было глубокое болезненное осознание, что во всех своих бедах принцесса виновата сама. Амаиры никогда и ничего не обещали, кроме как сохранить жизни наследным принцам. Все остальное — ее личные иллюзии. Не стоило на них ничего строить.
Помнится, пятнадцатилетней девушкой она позволяла себе жалеть свою наставницу в особенностях семейной жизни фрейлину Азаериэлли. Естественно, тайно, в душе, чтобы ненароком не обидеть. Интересно, теперь саму принцессу также кто-то жалеет? Унизительно.
Шарлинта легко соскользнула с дракона и направилась к входной двери, не обернувшись, чтобы посмотреть оборот Трейвента, а также последующие приземления Икрея и Равенеля. Она перестала на них смотреть. Это оказалось на удивление легко. Просто скользить взглядом мимо, не задерживая его ни на ком. Не замирать от восторга при виде драконов. Не трогать их без лишней необходимости. В любой ипостаси. И где ее чувство самосохранения было раньше?
Хотелось хоть что-то съесть и выпить что-то горячее, чтобы согреться немного изнутри, но принцесса прошла мимо кухни, направляясь сразу наверх. Когда амаиры поднялись следом, Лин была уже в купальне, в горячей воде под толстым слоем пахнущей цветами и травами пены.
— Устала?
Легкое прикосновение к ее влажной щеке, которое она раньше наверняка приняла за проявление нежности. А теперь прикосновения, и даже голос Равенеля, абсолютно потеряли над ней какую-либо власть. Лин не шевельнулась и даже глаза не открыла. Она почти ничего не чувствовала, отгородившись от собственной боли толстой внутренней стеной. Так было проще.
— Устала, — тихо и совершенно спокойно согласилась девушка.
В общем-то, не солгала ни капли. Последние несколько ночей она почти не спала. Лежала с закрытыми глазами, отгородившись от амаиров коконом одеяла. Вполне необходимого. Закрывшись, она перестала чувствовать их тепло и мерзла, как всегда раньше, в той жизни, спокойной и счастливой, как оказалось теперь, без амаиров.
— Что происходит, маленькая?
Вот это «маленькая» тоже перестало хоть что-то затрагивать в ней. Не коробило ни капельки, не злило, но и не завораживало, как раньше.
Глаза пришлось все-таки открыть. Лин мазнула взглядом по лицу амаира, устроившегося на краю купели. Мимолетно, не решаясь проверить, осталось ли то магнетическое притяжение в глубине его глаз.
— Все в порядке, мой амаир.
Горькая улыбка чуть тронула ее губы. В ласковом обращении было столько той самой лжи, в которую она с такой радостью поверила. Перед глазами вновь всплыла картина, избавиться от которой никак не получалось. Глубокая ночь. Едва освещенный коридор жилого крыла дворца. Амаир рядом с приоткрытой дверью чужих покоев. Длинные бледные пальцы холеной блондинки на его плечах. Зрелой, красивой, знающей себе цену. Фаворитка Альбера графиня Таласси. Наверное, бывшая. Впрочем, какое до этого дело Шарлинте. Можно было внушить себе, что ничего такого она не лицезрела. И это было бы правдой. Ничего Лин не видела. Только стоявшего к ней спиной, безупречно одетого амаира и виснущую на нем блондинку в откровенном шелковом пеньюаре. И как забыть теперь, что он позволял ей на себе висеть?
Что же ей просто не спалось той ночью, после нелепой истерики? Зачем понесло на эту абсурдную прогулку в сад? Почему Саарита не остановила? Как теперь жить вот такой — заледеневшей изнутри? Хорошо хоть тело тогда слушалось, и Лин с тракарамкой ускользнули на боковую лестницу до того, как их смогли заметить. Хорошо, что это был ее дом, и девушки короткой дорогой все же оказались в саду. Где принцессу сразу вывернуло под ближайший куст. И во рту остался горький вкус разбитых надежд. Слез не было. И истерика не вернулась. Но что-то сломалось внутри. И принцесса до утра сидела в дальней беседке в саду, привыкая к выворачивающей боли. Сживаясь с ней. Выстраивая из нее той самый эмпатический щит.
— Линн, — потянул он своим неповторимым хрипловатым голосом, от которого раньше у нее волоски на теле вставали дыбом. — Посмотри на меня.
Шарлинта послушно