— Вам повсюду мерещатся заговоры, Мустафа-паша.
— Они настолько очевидны, что их трудно не заметить.
— Мои возражения продиктованы одним — стремлением сохранить флот.
— Или спасти собственную шкуру! — злобно выплюнул Мустафа-паша. — Моей же целью была и остается победа. А вы, как могли, препятствовали ей — и когда мы встали на якорь у Марсамшетта, и когда втянули нас в совершенно никчемную атаку Сент-Эльмо.
— Поостерегитесь, генерал. Я близок и к гарему, и к семье султана.
— А моя рука близка к тому, чтобы выхватить саблю.
Пиали встал и принял дерзкую позу, словно приготовился к схватке.
— Вы угрожаете мне?
— Если моей голове суждено слететь по милости мстительного Сулеймана, будьте уверены, вашей тоже не удержаться на плечах.
— Опасные нынче времена, Мустафа-паша.
— И потому лучше добиться победы, вырвать ее в решающий момент.
— Мои галеры не могут ждать. Им негде укрыться от осенних штормов, не хватает провианта и древесины для ремонта.
— Они останутся. Или я прикончу вас здесь и сейчас.
— В вашем распоряжении неделя. Самое большее — две.
Мустафа-паша почувствовал, как его окатила жаркая волна гнева. Ему были неведомы ни горечь поражения, ни позор отступления, ни участь всеобщего посмешища и изгоя, которая ожидает всякого полководца, бесславно возвратившегося в Константинополь. Не смерть страшила его, а нарушение клятвы верности султану, крах репутации, его вина в гибели войска. Сама мысль о том, что именно он, Мустафа-паша, осквернил, не сумев удержать с честью, пронесенное предками знамя пророка Мухаммеда, приводила его в ужас. Бесславие, тронутый порчей отросток на древе гордости и былой славы.
— Это еще не конец, Пиали! — бросил Мустафа-паша и вышел из палатки под хлещущий ливень.
Гарди проснулся, когда розоватая полоска утренней зари едва коснулась еще темного неба. Суббота, 1 сентября 1565 года. Первый день нового месяца и 105-й день вторжения. Он был неотличим от прежних, слившихся в один, когда Гарди убивал турок и любил Марию. Девушка сейчас спала подле него, ее обнаженное тело вытянулось на соломе. Такие мгновения скрашивали ужасы войны. Лежа на плоской крыше, Кристиан давал волю воображению и уже не ощущал мерзостный смрад разлагавшихся внизу трупов. Но забвение не приходило. Соратников забрала смерть, великий магистр тоже в одном шаге от ее зловещих объятий, полчища врагов грозят сокрушить ослабевающее с каждым днем сопротивление. Времена явно не благоволят новобрачным.
Гарди, потянувшись, поднялся, плеснул в лицо воды из кадки, смывая остатки сна и пота. Утро началось безмятежно. Как знать, быть может, это его последний рассвет. Мальчишка-пират из Англии, ангел смерти Азраил был готов ко всему.
— Кристиан?
— Ты не спишь, моя дорогая Мария?
— В жару плохо спится.
— Так бросимся в объятия наступающему дню и друг другу.
Мария раскинула руки, и Кристиан шагнул к ней.
— Мы должны стыдиться того, что в такое время наслаждаемся счастьем, разве нет?
— Неужели должно быть стыдно, если вдруг посреди пустыни увидишь прекрасный цветок?
— На наших глазах гибнут друзья, Кристиан.
— Тем сильнее мы должны стремиться обрести утешение друг в друге, сохранить самое драгоценное в себе.
— Их уже столько погибло… Тех, с кем мы делили хлеб, все горести и радости, а теперь их поглотила вечная ночь.
— Светлая им память, не печалься о них.
— Это слова солдата, Кристиан.
— Это слова влюбленного, — ответил Гарди.
Не выпуская друг друга из объятий, они сидели, омраченные думами о грозных событиях, пытаясь отринуть их, окунувшись в нежность. Все остальное утратило смысл. Остались лишь желание выжить и страсть, первозданное чувство, заключавшее в себе спасение. Именно так во все времена мужчины и женщины превозмогали тяготы и лишения войн.
— Что нам грядет — жизнь или смерть, Кристиан?
— Жизнь присутствует всегда и везде.
— Даже здесь? Даже в окружении язычников?
— Особенно здесь. — Гарди прижал девушку крепче. Он чувствовал груди любимой, тепло ее тела. — Пусть тебя ничто не пугает и не тревожит, милая моя жена.
— Ты — мой самый нежный из воинов.
— Пусть рыцари-госпитальеры защищают свою веру. Я защищаю тебя.
— И это стоило тебе многих ран, Кристиан.
— Я готов отдать за тебя жизнь.
— Я знаю.
Гарди нежно провел пальцами по шее Марии, коснулся ее губ.
— А знаешь ли ты, что ты дороже мне всего золота мира и всей славы?
— Я польщена.
— А я доволен.
— Воину не пристало отправляться нагим в горнило битвы.
Ладонь Марии скользнула по его груди.
— Я окунусь в огонь иной.
— Тебе понадобится меч? Твоя куртка?
— Оставь.
Кристиан обнял девушку. В объятиях Марии ему казалось, что его боевые товарищи живы, что Ла Валетт устоит, что с прибытием кораблей из Сицилии все благополучно завершится.
Кристиан ощутил теплую влагу на плече.
— Мария, ты плачешь?
— Я оплакиваю тех, кого уже нет с нами. И еще то, что мы так мало пробыли вместе.
— Гони прочь горестные мысли.
— Я не воин. Лишь воинам под силу скрывать печаль. А этой бойне и конца не видно.
— Но ведь мы, невзирая ни на что, еще держимся, — едва слышно прошептал Кристиан возлюбленной на ухо, поглаживая ее по затылку.
— Чего бы тебе от меня хотелось, Кристиан?
— Чтобы ты хранила спокойствие и выдержала осаду, чтобы мы с тобой когда-нибудь отправились вместе на край света.
— Для этого тебе нужно уцелеть.
Гарди молча опустил Марию на соломенное ложе.
Пока он одевался, она вновь уснула, положив голову на свернутый кавалерийский плащ. Тело девушки блестело капельками утренней росы. Кристиан готов был часами смотреть на любимую. Гарди расправил плечи, стальные пластины веско звякнули, обнажая потертый бархат куртки. В бою не до щегольства. После трех месяцев войны англичанин едва ли походил на красавца.
На высотах Коррадино мелькали вспышки турецкой артиллерии. Мгновение спустя доносился и рокот канонады. Османы будили заспавшегося противника, которого в силу малочисленности и считать таковым было постыдно. Протрубили тревогу. Турки вновь пошли в атаку.
В последние дни желающих карабкаться по штурмовым лестницам почти не находилось. Те, кто пытался, расстались с жизнью. Гарди продвигался узкими улочками, обращенными пушечными ядрами и пожарами в груду развалин. Мирные времена миновали, и больше не было слышно ни шутливо бранившихся рыбаков, ни детского смеха. Воцарилось суровое безмолвие запустения. Кристиан шел вперед. Где-то неподалеку раздался взрыв, из-за обломков стены взметнулся столб дыма. Последовал обычный в подобных случаях ропот. Гарди по привычке ожидал увидеть мавра, услышать его приветственные возгласы, заметить приближавшихся Анри и Юбера. Но перед глазами мелькали останки людей и животных, рассеченные, тронутые ржавчиной доспехи, увенчанные вместо головы комком копошащихся червей.