Читать интересную книгу Эмансипированные женщины - Болеслав Прус

Эта странная жизнь умершего лишена была цельности. Покойный существовал, как разбитое зеркало, осколки которого кроются в разных углах, время от времени напоминая о себе внезапным блеском.

Из отдельных блесток, постепенно соединявшихся в уме пана Круковского, создался единый сильный образ, который заставил ею поверить, что покойник, что ни говори, жив и стоит между ним, паном Людвиком, и его невестой, панной Евфемией.

Как-то, например, экс-паралитичка без всяких нервных припадков, видно, она в самом деле была напугана, - сказала пану Круковскому:

- Милый, я не хотела тревожить тебя, но каждую ночь кто-то ходит по нашему саду...

- Может, это сторож?

- Что ты! Я спрашивала.

- Тогда вор?

- Вор в одну ночь украл бы что-нибудь, и все, не стал бы он шататься каждую ночь, - возразила больная дама.

Пан Круковский тихо вздохнул и опустил глаза.

- Ты, мой дорогой, - таинственно продолжала сестра, - конечно, не веришь в упырей. А простые люди, которым часто приходится не спать по ночам, утверждают, что им случалось их видеть. Говорят, упырем чаще всего становится самоубийца. Он является к тем, кто его обидел, и одним не дает спать, а у других... сосет кровь. - Она перевела дыхание и, тряся головой, закончила: - Те, у кого упырь сосет кровь, становятся печальными и бледными, теряют силы. Иногда на теле у них бывают маленькие пятнышки от укусов...

- Ах, все это бредни! - нетерпеливо прервал сестру пан Людвик, причем так нетерпеливо, что ей это понравилось.

- Вовсе не бредни! - прошептала она сладким, чуть ли не покорным голосом. - Вовсе не бредни! Позапрошлой ночью я сама видела в окне какую-то страшную фигуру в белом. Это был мужчина с диким лицом, глазами, как уголья, и черными растрепанными волосами.

- Ну-ну, успокойтесь, ведь тот был блондином, - почти невежливо бросил пан Людвик.

- Несколько раз я видела и блондина...

Но пан Людвик вышел из комнаты и... хлопнул дверью! Это привело его сестру в такой восторг, что она позвала братца на чашку отменного шоколада и даже старалась угодить ему, прислуживала, угадывала желания.

Глава девятнадцатая

Тень побеждает

Этот разговор с сестрой в жизни пана Круковского и его отношении к людям явился поворотным пунктом. Пан Людвик стал внимательнее присматриваться к семье заседателя и вспоминать разные подробности.

Однажды, например, он услышал, как заседательша накричала в кухне на служанок за то, что они не хотели сказать, о чем потихоньку разговаривают между собой.

"Какое ей до этого дело?" - подумал пан Людвик, и, неизвестно почему, перед ним как живой встал Цинадровский с мертвенно-желтым, но спокойным лицом, в котором не было вражды.

В другой раз заседательша при пане Людвике сказала с раздражением мужу:

- Мой де-ерогой, что это ты все время сидишь дома? Раньше пе-еропадал по целым дням, а теперь!..

- К кому же мне пойти? - тихо ответил заседатель.

Кроткий и мирный ответ так возмутил заседательшу, что почтенная дама выбежала в другую комнату и залилась слезами.

А однажды заседательша безо всякого повода стала жаловаться будущему зятю на Иксинов:

- Какой невыносимый город! Какие низкие люди!

- Не сделал ли вам кто-нибудь неприятности? - вскочил пан Людвик, всегда готовый к борьбе за честь и спокойствие невесты.

- Нет, нет! - надменно ответила заседательша. - Кто посмеет обидеть меня? Но здесь такое дурное общество! Жена нотариуса не может жить без спе-елетен и даже, когда молчит, плетет спе-елетни... А аптекарша, что за лицемерка! Когда она целует меня, у меня такое чувство, точно я дотронулась до змеи...

Пан Круковский признался в душе, что ни с лицемерием аптекарши, ни с немыми сплетнями жены нотариуса он ничего не может поделать.

- Милые мои, когда вы обвенчаетесь, вам на медовый месяц надо куда-нибудь уехать... в Париж, в Неаполь или в Ойцов, - говорила заседательша. - Вам непременно надо пе-ероветриться. Надо на людей посмотреть. Фемця так худеет! Конечно, это от пылкой любви... Да, все-таки прилично куда-нибудь уехать, пусть ненадолго, на месяц, два...

Пана Людвика в холод бросило, когда он услышал этот совет. Прежде всего он знал, что сестра не позволит ему уехать, кроме того, он понял, что, говоря о медовом месяце, заседательша напоминает ему об отложенной свадьбе.

В самом деле в это воскресенье могло уже состояться третье оглашение. Ведь истекала третья неделя со дня смерти Цинадровского...

"Опять Цинадровский!" - подумал пан Людвик и, непринужденно простившись с красавицей невестой и ее почтенными родителями, направился к ксендзу.

Он хотел попросить старика сделать оглашение в ближайшее воскресенье.

Но ксендз только яростно замахал на него рукой.

- Куда вы торопитесь? - сказал он. - Ждали две недели, можете подождать еще недельку, другую... Ну, если уж вы непременно хотите...

- Я готов сделать, как вы велите, - торопливо ответил пан Людвик, - но моя невеста, ее родители...

- Я все им объясню, - ответил ксендз. - Ну, кто женится летом? Осенью, я хочу сказать, после жатвы...

Пан Людвик вышел от ксендза подавленный. Почему старик советует не торопиться со свадьбой? Это оскорбление, это по меньшей мере инсинуация! Пан Людвик хотел тут же вернуться и спросить, что все это значит? Однако у него, неизвестно почему, не хватило смелости.

С этого времени ему стало казаться, что перед ним завеса, за которой скрывается какая-то тайна. Если он только шевельнет пальцем, завеса упадет. Но при всех своих странностях пан Круковский был настолько деликатен, что не решался сорвать эту завесу.

Однажды панна Евфемия была в гостях у сестры пана Людвика. Сидели в беседке. Время проводили довольно мило, барышня читала книгу, и выразительно читала. Но вдруг подул ветер, и панна Евфемия, беспокоясь о здоровье экс-паралитички, пошла к ней в комнату за шалью.

- Людвик, - торопливо спросила больная дама, - ты заметил, что Фемця с каждым днем становится все бледней?

- Наверно, нездорова.

- А пятно на шее ты у нее видел, красное пятно? - снова спросила экс-паралитичка, со страхом глядя на брата.

Пан Людвик задрожал. Но когда панна Евфемия вернулась в беседку с шалью, он демонстративно поцеловал невесте руку.

Больная дама опустила голову. Она была очень довольна, что брат начинает показывать характер, но ей было неприятно, что он делает это по такому поводу.

Наконец в середине следующей недели пан Круковский решил разрубить узел. Он пошел к ксендзу и попросил сделать оглашение. Когда старичок снова замахал руками, пан Людвик серьезно спросил:

- Что это значит, ваше преподобие? Почему вы велите отложить свадьбу?

- Велеть не велю, - ответил ксендз. - Только думаю, что не следует торопиться, хотя бы ради... невесты. Ясное дело, девушке не может быть приятно, когда кто-то из-за нее пускает себе пулю в лоб.

- А какое в конце концов панне Евфемии до этого дело? - удивился пан Людвик. - Разумеется, это неприятно, но сегодня она сама...

Ксендз скривился и снова замахал руками.

- Ну, - прервал он пана Круковского, - все-таки хоть немного да любила же она покойника. Не так горячо, как вас, а все-таки... Встречалась с ним, переписывалась, даже был разговор о кольцах...

Пан Людвик побледнел и расчесал пышные бакенбарды.

- Ваше преподобие, откуда вы об этом знаете?

- Весь город знает, - ответил ксендз. - Я не стал бы говорить, если бы не заседатель, человек щекотливый, он-то и просил меня намекнуть вам на это обстоятельство. Я, конечно, уверен, - живо прибавил ксендз, - что вы человек благородный и не скомпрометируете девушку, которая любит вас.

- Ну, разумеется! - ответил пан Круковский, прощаясь с ксендзом.

Однако он был рассержен и бросился прямо в город.

"Вот так новости, - думал он, - о которых между прочим кричит весь город! Однако же заседатель - человек щекотливый, а вот заседательша нет и дочка нет! Впрочем, что говорить! Она ходила гулять с ним, а я с Мадзей. Она писала письма, я посылал букеты, она кольцами, что ли, с ним поменялась, а я сделал предложение Мадзе. Я пренебрегал ею, а он сходил по ней с ума. Нет ничего удивительного, что сердце ее заговорило. В конце концов я сам себя наказал. Надо отложить свадьбу, пусть бедняжка совсем успокоится..."

Пан Людвик до такой степени чувствовал свое превосходство, что даже не ревновал панну Евфемию к Цинадровскому. Тем более что, согласно с требованиями приличий, она отдала предпочтение не Цинадровскому, а ему, Круковскому, и Цинадровский по доброй воле уступил ее ему, Круковскому, понимая, что, кто имел честь боготоворить будущую пани Круковскую, не имеет права жить.

"Очень, очень рассудительный парень! У него было даже то, что можно назвать деликатностью", - думал пан Людвик.

Но как ни оптимистически смотрел пан Круковский на свои отношения с панной Евфемией и панны Евфемии с Цинадровским, все же он чувствовал, что ему чего-то не хватает, что ему надо что-то узнать. Что? - этого он сам не мог понять.