— Не верьте! Все не так. Сталинград не взят. Армия Паулюса окружена. Капут. Я слышал английское и московское радио.
За такие сведения полагалась смертная казнь. Если бы Рыжего услышал Клим, ему несдобровать. Немцы объявили траур по Сталинграду только через три недели после сообщения мясника. А в лагере уже знали правду и безмерно радовались. Надо было быть смелым человеком; чтобы так рисковать жизнью. Он мало говорил, но все его сообщения бывали важными и радостными.
Среди вайсенбуржцев встречались люди, настроенные против Гитлера и его режима. Об этом рассказывали ребята, работавшие в городе.
Что у Клима было связано со Сталинградом, я не знаю, но после объявления о разгроме армии Паулюса он совершенно озверел. Толкал, орал и бил по спинам чаще, чем прежде. Никакого житья от него не стало. Мы даже начали поговаривать о побеге. Тюкнуть охранника по башке в лесу и дать дёру. Но мы прекрасно понимали всю наивность такого плана. Ну куда мы уйдем в своих полуарестантских одеждах с надписями на спине и коленях «US»? Освободил нас случай. Вернее, жадность Клима.
В один из наших заездов на почту Климу дали посылку на имя какого-то араба. Он был интернирован в числе команды английского парохода «Орама», находившейся до нас в Вюльцбурге. А теперь вдруг посылка. Больше чем через два года! Гримасы почты.
У окошечка Клим недоуменно пожал плечами, посовещался с хорошенькой немочкой, бросил нам тяжелый пакет, проквакал: «Марш!» — и мы, надев свои веревочные хомуты, тронулись в путь. На половине короткой дороги солдат приказал нам остановиться и отдохнуть. Мы очень удивились. Кажется, первый раз эта инициатива исходила от Клима. Но только мы сбросили свою упряжь, как охранник огляделся вокруг, взмахнул автоматом и приказал затащить телегу в кусты. Это было уже совсем удивительно. Но приказ есть приказ. Затащили. И принялись с любопытством наблюдать за тем, что же будет дальше.
А было вот что: Клим трясущимися руками, все время оглядываясь по сторонам, яростно и торопливо вскрывал посылку. Глаза у него горели от возбуждения. Он повернулся к нам, показал на автомат, приложил палец к губам. Жест был понятен. Мы становились его сообщниками. Когда солдат добрался до содержимого, то потерял человеческий образ. Он напоминал бродячую собаку, роющуюся на помойке. Посылка была богатая. Сигареты в запаянных банках, шоколад, масло, кофе… Клим, опасливо озираясь и пытаясь закрыть от нас содержимое посылки, набивал свои карманы. Мы стояли как завороженные. Вот тебе и честный немец! Оглянувшись еще раз, Клим схватил посылку и сунул ее в кусты. Потом взглянул на нас, подумал и дал нам по жестяной банке английских сигарет «Голд Флейк». В одну минуту мы стали миллионерами. Солдат еще раз показал глазами на автомат, приложил палец к губам, погрозил нам кулаком. Он купил наше молчание. На обратном пути, когда солдат пойдет домой в увольнение, он заберет то, что осталось в кустах.
С тех пор мы стали хозяевами положения. Через несколько дней Клим забыл о том, что мы его сообщники по преступлению, и пытался возобновить наши прежние отношения. Не тут-то было. Как только солдат заорал и замахнулся автоматом, мы остановились и Юра Ратьковский на ужасном немецком языке сказал:
— Руе… Одер вир комендант заген, зи пакетен хабен зи гевезен. Энглише сигаретен раухен. Ферштеен?[21]
Клим выкатил глаза, хотел броситься на Ратьковского, но вовремя одумался. Он «ферштеен». Если мы действительно донесем на него коменданту, эта история может дорого ему обойтись: Восточный фронт или, в лучшем случае, потеря службы в лагере интернированных. После этого объяснения Клим стал шелковым. Теперь он сам продавал наши портсигары, покупал хлеб на карточки, а однажды довольно выгодно обменял в деревне на картошку целую партию попрыгунчиков. Если он забывал, кем мы ему сейчас приходимся, и начинал кричать, кто-нибудь из нас с милой улыбкой говорил:
— Вир комендант заген, энглише сигаретен… Солдат сразу же успокаивался, а мы мысленно благодарили неизвестного араба.
Как-то на плацу ко мне подошел Виктор Шулепников. Он внимательно оглядел меня с ног до головы, хитро улыбнулся и сказал:
— Что-то вы сильно обносились. Колодки надо новые, белье, наверное, теплое? Ну, я вам это доставлю…
Через несколько дней он принес мне в камеру пару новых колодок и теплое белье.
— Откуда такая роскошь? — спросил я, пожимая ему руку.
— Из собственных кладовых, — засмеялся он. Оказывается, Виктор Свирин и Шулепников совершенно свободно проникали в лагерную кладовую Коллера, доставали оттуда французскую форму, белье, обувь и раздавали нуждающимся. Такие экспроприации стали возможными благодаря «работе» Виктора Свирина. Не зря он был лагерным слесарем, не зря делал ключи и выбрасывал из замков цугалики. Вот и пригодилось.
Ни Шулепников, ни Свирин не думали о той опасности, которой они подвергаются. Немцы не простили бы им, если бы они попались. Их ждала страшная кара, но ребята, охваченные единственным желанием помочь товарищам, забывали о том, что случится, если их поймают. И они были не одиноки, эти два парня. Все, кто доставлял из города в лагерь ножички, напильнички, кто по частям приносил радиоприемник, кто собирал, слушал, писал и распространял листовки, саботировал и устраивал маленькие диверсии, рисковал многим, может быть и жизнью…
Партийная группа справилась с задачей. После двух с лишним лет голода, побоев, непрекращающейся фашистской пропаганды, провокаций, попыток любым способом расколоть лагерь шесть команд советских судов остались верными Родине и готовыми на все, чтобы хоть чем-нибудь помочь ей… Заколдованный круг был очерчен, гитлеровские попытки проникнуть внутрь его не увенчались успехом, моряки не дрогнули…
В лагерь прибыла группа людей, одетых в штатское. Лучше бы они были в форме. Штатское платье всегда ассоциировалось с гестапо. Приехали эти люди тихо, даже наши арбайтдинсты ничего не могли сказать о цели их приезда. Но скоро все выяснилось. Нас по одному стали вызывать в барак комендатуры. Первый человек, который прошел опрос этой комиссии, рассказал:
— Спрашивают о портах, судах, кранах.
Я вошел в комнату и увидел человек пять пожилых немцев, сидящих за столом. Они приветливо смотрели на меня, даже не сделали замечания, что я не снял шапку. Сесть, конечно, не предложили. Переводил Хельм.
— Итак, вы плавали по всему миру, — сказал один из сидящих за столом, медленно листая мою мореходную книжку.
Мореходка! Жива! Как давно я тебя не видел…
— Были во Владивостоке. Я вижу это по штампам прихода и отхода. Так-с. Сколько там портальных кранов? Вы не могли бы назвать цифру?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});