- Жив-здоров, чего и тебе желает. Также и мамаше, — лучезарно улыбался Борька. — Просил ждать его и надеяться.
- Отец написал в записке, что денег с тобой посылает. Где деньги? Давай.
- Я что, малахольный, по городу с фанерой шляться? А вдруг тут вместо тебя мусора в засаде сидят?
- Где же деньги?
- В Африке. Завтра съезжу и привезу. Готовь радостную встречу.
- Обязательно. С цветами и оркестром, — ответила Настя.
- У меня тоже вопрос, Настюха.
- Я тебе не Настюха!
- Ну, Настена…
- И не Настена. Привыкли из имен пугалы какие-то делать. Меня Настей зовут. — Она обожгла его взгля дом черных глаз, и Борьке стало на душе хорошо. «Огневая, шалава!» — с удовольствием подумал он.
- К тебе, случаем, Денис Петрович не заглядывал?
- Да он в большой комнате спит, — удивилась Настя. — Ты его что, на физиономию не знаешь?
- Откуда! У меня к нему тоже записочка есть.
Настя пошла в большую комнату, Борька направился за ней. Они разбудили человека, который спал, накрывшись одеялом с головой, этим человеком действительно оказался Денис Петрович. Физиономия у него была небритая, сильно помятая с похмелья и плохого сна. Настя растолковала Денису Петровичу, кто есть такой Борька, и ушла в маленькую комнату. Борька присел рядом с Денисом Петровичем на раскладушку, и некоторое время они, как два волка, обнюхивали друг друга разными осторожными вопросами, наконец каждый убедился, что никакого подвоха нет — каждый являлся тем, за кого себя выдает. Тогда Борька отдал Денису Петровичу записку. Тот прочитал, сунул в рот папиросу, закурил и заодно сжег записочку.
- Пойдем, Денис Петрович, там у девок похмелиться есть, — предложил Борька.
Денис Петрович позвал Тамару, дал ей.денег и наказал сходить в гастроном, купить чего требуется. Тамара оделась и убежала, хихикая. Денис Петрович и Борька сели за стол, выпили и неторопливо заговорили о житье-бытье, об общих знакомых и корешах, кто, кого, когда и где встречал, в каких «командировках», на каких пересылках и в каких лагерях, кто сейчас где — сидит или на свободе. Постепенно перешли к разговору о Гавроше.
- Одиночная кража... по первопутку... — раздумчиво проговорил Денис Петрович. — Пятерик вломят.
В марте будущего года съезд партии намечается, значит, амнистия легонькая будет — как раз для Гавроша…
- Веселую картинку нарисовал, Денис Петрович, — хмыкнул Борька.
- А ты больше мрачные уважаешь? — покосился на него Денис Петрович. — Это дело нехитрое — и дурак нарисует... Вот одного только не пойму, Борис, как его эта Милка паскудная заложила... Такая была своя в доску девка... А ведь у меня на людей — нюх…
- Да ну? — с той же веселостью не поверил Борька.
- Ты «нукать» будешь, когда запряжешь, — нахмурился Денис Петрович, и Борька тут же понял, что переступать опасную черту в отношениях нельзя — Денис Петрович в свой адрес иронии не признает.
- Извиняй, Денис Петрович, к слову сказанулось... А с этой шалавой разберемся, такое дело спускать нельзя.
- Ты разберешься? — внимательно посмотрел на него Денис Петрович.
- А что? — оскалился в улыбке Борька.
- Ну-ну... Бог в помощь…
Настя не слушала, о чем они говорили, уходила, приходила, предложила поджарить яичницу и опять ушла на кухню. Через некоторое время принесла шипящую сковородку и деревянную дощечку, сказала весело:
- Рубайте, волкодавы! А то забуреете с голодухи…
Борис краем глаза все время наблюдал за ней, и сердце его млело, сладко таяло и душа пела — ах, какая деваха встретилась Борьке, вот и угадай поди, где найдешь, а где потеряешь…
Пришла Тамара с сеткой, набитой бутылками и продуктами. Все оживились, Денис Петрович довольно потирал руки, вдруг сказал:
- Ну, Настя, амба пришла твоей вольной жизни!
- Чего это вдруг? — Настя скорчила презрительную гримаску, отчего ее миловидное лицо показалось Борьке еще привлекательнее.
- Борис на тебя глаз положил.
- Ой, держите меня, а то упаду! Да кто он такой-то, твой Борис? Таких Борисов тут знаешь сколько перебывало?
- Что ты молотишь, Настька? — хихикнула Тамара. — Молодой человек тебя неправильно поймет! — и она опять захихикала.
- А каждый понимает в меру своей испорченности! — ответила Настя.
«Интересно сказано, — подумал Борька, — надо будет запомнить».
- Он молодой человек, совсем неиспорченный! — хихикнула Тамара. — Он тебя правильно понимает.
Так они выпивали и «шутили» до поздней ночи.
Потом Борька попросил переночевать.
- Негде голову, что ли, положить?
- Прописка есть, а ночевать негде... — вздохнул Борька.
Ему постелили на полу рядом с раскладушкой, на которой спал Денис Петрович. Тамара ушла и, когда прощалась, тоже хихикала. Настя улеглась на кровати в маленькой комнате. Борька не мог уснуть, ворочался, потом спросил громко, благо, дверь в маленькую комнату была открыта:
- Настя, не спишь?
- Не сплю, — сердито ответила Настя.
- Ты где работаешь-то, Настя?
- На Полянке парикмахерскую знаешь?
- У Малокаменного, в самом начале? — переспросил Борька.
- Я там парикмахером работаю, устраивает?
- Вполне... — улыбнулся Борька, глядя в темное мокрое окно. — Буду бесплатно стричься.
- С чего это ты взял? — из маленькой комнаты отозвалась Настя. — С тебя тройную цену брать буду.
- За что ж это?
- За то, что ты на меня глаз положил.
- Ого! Я первый, что ли? Или со всех тройную цену берешь?
- Щас встану и в зубы дам, — серьезно пообещала Настя. — Шутник на голову свалился... Тебе что тут, хаза воровская?
- А если хаза, чем плохо? — подумав, спросил Борька. — Я ж культурно себя веду... И если кто тебя обидит, Настя, я тому... зубы в глотку вобью, век свободы не видать…
- Слава богу, защитником обзавелась, — вновь насмешливо проговорила Настя, но Борька все же уловил в ее голосе нечто новое — теплоту и симпатию, и снова сердце часто забилось, поплыло, словно лодка по ночной реке, в туман, в тревожно-волнующую неизвестность. Не-ет, все-таки будущее всегда лучше прошлого, подумал Борька, в будущем каждую минуту ждет тебя неожиданность, только в будущем живет надежда. В самые тяжкие и тоскливые минуты и часы лагерного бытия его не покидала надежда. Хотя один бывалый зэк сказал ему: если сюда попал, не надейся выйти. Забудь про свободу и вообще про все забудь. Здесь тебе жить, здесь — умереть.
- Для чего забыть? — не понял Борька.
- Чтоб свобода слаще казалась, — усмехнулся бывалый зэк. — Если каждый день про волю думать будешь — сгоришь без дыма, сдохнешь или с ума сойдешь.
Но у Борьки были железные нервы, и он каждый вечер засыпал с мыслью о свободе, о том, как выйдет на волю... как приедет домой... обнимет бабку, мать, младшего брата Робку... как с корешами встретится... как вольный ветер обожжет ему щеки и выбьет из глаз слезу.
Нет, мертв тот человек, которого покидает надежда или который сам прогоняет ее от себя... который смиряется с тем, что имеет, и ничего не хочет больше. Но Борька был живой, наглый и смелый, кровь кипела у него в жилах. Прошлое он забудет начисто! Что ему прошлое, когда у него столько будущего?! Он возьмет в будущем все! И будьте вы прокляты, поганые менты, судьи и прокуроры! Ловите ветер в поле!
Борька заворочался, спросил:
- Настя, у тебя будильник есть?
- Есть.
- На шесть утра поставь, а?
- Куда это ты в такую рань собрался?
- Тебе за деньгами, чудачка... — улыбнулся в темноте Борька.
- И ставить не надо — уже полпятого ночи.
- Ого! — только и сказал Борька, замолчал, нашарил на полу пиджак, достал оттуда папиросы, спички, закурил. Потом встал, на цыпочках прошел в маленькую комнату, стал искать на столе консервную банку для окурков.
- Ну куда, куда ты топаешь? — спросила тут же Настя.
- Спи, Настя, спи. Я банку для окурков ищу.
- Смотри ты, какой культурный... — пробормотала Настя, засыпая.