Лео здесь нет.
Рядом с Анной я счастлива. Мы так близки… Диего целует ее. Это ее первый поцелуй. Я тоже не могу в это поверить. Ей тринадцатый год, она целует мальчика, а мне приходится переживать прощание с ней.
Я открываю глаза и отпускаю ее. Все обрывается. Она уходит. Я теряю ее. Расстояние между Анной и Диего, между Анной и мной начинает болезненно увеличиваться.
Мы с Диего остались одни в растерянности. Он не переставая плакал, но, поняв, что я за ним наблюдаю, убежал.
Последние две недели стали вечностью. Я переживала каждое мгновение жизни, которая всегда была лишена смысла. Семьдесят пять лет в ловушке в иллюзорном городе, откуда другие люди уезжают, бегут и оставляют нас здесь, обреченных на упокоение в земле, которой мы никогда не были нужны.
Мне хочется побыть Анной еще несколько минут. Я оставлю прошлое в этом полуразрушенном особняке: хватит мне расплачиваться за грехи других людей, за их проклятия. Мне все равно, если все, что мы пережили, будет забыто. Я не хочу вспоминать.
Когда все уехали, только Каталина осталась здесь, рядом со мной. Я повернулась и обняла ее, не зная, как попрощаться. Она смотрела на меня и все понимала, но предпочитала ничего не говорить. Потом повернулась ко мне спиной и медленно и тяжело пошла обратно в мой Малый Трианон, который теперь принадлежал ей. Дверь захлопнулась.
Я услышала корабельную сирену. Это был сигнал. Пора возвращаться в море.
Я спустилась по Пасео, считая каждый шаг, который мне еще предстоит сделать, чтобы добраться до Малекуна. Я обнаружила новые здания, заросшие сады, корни лиственных деревьев, вырывавшиеся из-под асфальта.
Анны больше не было со мной, и это причиняло мне боль. Я изо всех сил старалась отвлечься на выцветшие дома и детей, мчащихся по Пасео на велосипедах, но это оказалось невозможно. Я видела только ее, но знала, что она не рождена, чтобы жить на острове, где мы обречены умереть, как говорила мама. В конце концов эта мысль меня утешила.
Сегодня, после того как я отпраздновала день рождения, мне трудно было понять, как мне удалось пережить всех членов моей семьи. Лео, который рисовал нашу судьбу на картах, сделанных из воды и грязи в переулках Берлина. Хулиан, ставший тщетной надеждой, которой с самого начала было суждено кануть в небытие.
У меня не было желания возвращаться в прошлое. Пора покончить со всем этим: даже у боли есть срок годности. Я жила настоящим, да, здесь и сейчас, всем, что может дать мне еще один вздох, даже если он последний. Цель была на виду, и я чувствовала, что у меня есть голос. Я существую, даже если сейчас я не более чем призрак того, кем я когда-то была.
Мне казалось, что все мои вещи душат меня. Жемчуг тянул вниз, к земле, как мертвый груз. Мое платье – броня, которая не дает мне дышать. Туфли цеплялись за тротуар, словно не желая дать мне сделать еще один шаг. Слабые румяна, которыми я намазалась, чтобы показать себе, что я еще жива, – не более чем детское оружие в этой битве за жизнь в настоящем.
Моя память теперь полна событиями – настолько, что прощания теряются в ней.
Я могу восстановить каждую деталь платья, которое было на маме, когда она села на борт «Сент-Луиса» семьдесят пять лет назад, но я не могу вспомнить, что я делала перед тем, как порощаться с Анной. Закрыла ли я дверь спальни? Я понятия не имею, оставила ли я свет включенным, попрощалась ли с Каталиной, сказала ли ей: «До свидания».
Анна приняла нашу жемчужину. Сейчас я хотя бы знаю, что на моих щеках румяна. Да, в моем лице есть жизнь. Или хотя бы ее подобие.
Единственное, что меня интересует, – это сегодняшний день. Вчера и завтра – это для других людей, а не для старой женщины восьмидесяти семи лет. Анна, теперь ты несешь след, оставшийся от семьи, которая не должна была выжить. Вот почему я передала тебе фотографии и жемчужину.
Да, время пришло, и я здесь ради тебя.
Ты меня слышишь, Лео? У меня с собой маленькая коричневая сумочка. В ней ключи, косметичка, помада, кружевной платочек, который папа привез мне из поездки в Брюгге. И твой подарок, Лео, последний, тот, который дожидался сегодняшнего дня, чтобы я его открыла: маленькая коробочка цвета индиго, которую ты вложил мне в руку перед тем, как оторвать меня от себя. У нас не было возможности попрощаться, не то что у Анны и Диего. Я так и не смогла подарить обещанный поцелуй.
У меня все так же есть голос, напомнила я себе, но румянец на моих щеках отделял меня от тебя, от моего детства. И все же я знала, что каждый шаг приближает меня к тебе.
Наконец я увидела горизонт. Я прислонилась к стене, изъеденной годами и солеными брызгами, стене, которая защищала город от моря.
– Мне восемьдесят семь, – сказала я вслух, удивив влюбленную пару, сидящую на стене Малекуна. Они даже что-то ответили, но я не расслышала. Я привыкла жить в постоянном морском рокоте. С годами я все хуже понимала, что говорят другие люди. Я уже даже не пыталась разбирать их фразы или учить новые слова. Какой в этом смысл в моем возрасте?
Я продолжила путь, пока не дошла до туннеля, соединяющего Ведадо с Мирамаром. Мне стало трудно дышать, я дрожала, но не от страха. Сердце замерло, дыхание сбилось.
Здесь, среди камней, у развалин заброшенного ресторана, я опустилась на железный стул, который когда-то был серебристым. Я сидела и смотрела, как волны разбиваются о рифы далеко за пределами порта. Я достигла того возраста, до которого мы хотели дожить вместе. Помнишь, Лео?
– Я единственная выжившая из своей семьи, но зато не лежу в постели, как Адлеры, – сказала я, убеждая себя, что ожидание того стоило. – Нет, не нужно больше думать. Я готова.
Я сдержала все обещания, и меня утешает осознание того, что Анна – это лучшее, что могло случиться с нами, Розенталями. Столько потерянных поколений…
Я аккуратно вынула из сумки коробочку цвета индиго, которую ты дал мне, когда мы расставались на палубе «Сент-Луиса». Я сдержала свое обещание, Лео. Не могу не улыбаться, когда понимаю, что все эти годы одиночества, на которое меня обрекли родители, ты всегда был со мной.
Настал момент окрасить мои руки в цвет индиго. Со всей силой, которая у меня осталась,