— … или Аберкромби и Фитч…[75]
— … или Фортнем и Мейсон…[76]
Тони остановился. Дверь открылась, и пятый граф Дройтвичский вошел в салон, словно вернувшийся домой голубь.
Глава XVIII
«Сидеть в седле, — советует Британская энциклопедия в блистательной статье «Верховая езда», — надо как можно тверже. Того, кто сидит нетвердо, лошадь может сбросить при малейшем движении». Сид этой статьи не читал, но думал точно так же. Когда он вошел, стало ясно, что его недоверие к благородному созданию, лошади, вполне обоснованно. Шляпа была помята, костюм в грязи, сам он двигался с трудом. Словом, попытка уклониться от урока не была пустым капризом.
Тони огорченно посмотрел на него. Полли, хорошо относившаяся к своему недавнему хозяину, пожалела его еще сильнее. Ангел-служитель мгновенно проснулся в ней.[77]
— Мистер Прайс! — воскликнула она. — Сейчас принесу арники.
Сид остановил ее, махнув рукой, и не заметил с горя, что она неправильно его назвала.
— Не надо! — Лицо его перекосилось. — На то место, которое у меня болит, женщина не может ставить примочки.
Тони был мужчиной и помнил первые уроки верховой езды.
— Бедный вы, бедный! — сказал он. — Опять сбросила?
— А как же, — горько ответил Сид. — Ничего, я привык. Она меня еще и лягнула.
— Лягнула? — пискнула Полли.
— Три раза в одно и то же место. Очень меткая тварь. Если я сяду на стул, копыто отпечатается.
Полли предположила, что ему надо бросить этот спорт. И впрямь, он был не из тех, кто становится жокеем.
— Не беспокойтесь, бросил, — сказал Сид, снова перекосившись, так как он по рассеянности прислонился к креслу. — Больше я лошадей не увижу, разве что жареных.
Повисло молчание. Сиду, наверное, было нечего сказать; собеседники не хотели смущать его. Он снял шляпу, какое-то время смотрел в зеркало, потом взял щетку и причесался. Наконец он обернулся к Тони и сообщил:
— Надо поговорить.
— Просим, просим.
Сид опять заглянул в зеркало. Это его укрепило, поскольку он сразу перешел к делу:
— Что вы мне предлагали, а? Если я откажусь. Тысячу в год?
— Да, кажется.
Сид немного подумал, потом произнес:
— Ну, это мало.
— Так вы тогда и сказали.
— Но для начала — сойдет. Тони удивился.
— Я не совсем понимаю. Какого начала?
— Ну, если будем торговаться.
— О чем?
Сида явно раздражала такая тупость.
— О том, чтобы я сдался.
— Сдались?
— Да. Очень уж накладно. Тони тихо свистнул.
— Что ж это вы так, сразу?
— Нет, я долго думал. Лошади эти… Концерты… Лекции всякие… Ой, Господи! Хватит. Сторгуемся — и ладно, подавитесь вашим титулом.
Полли показалось, что она лишняя, и она спросила:
— Мне уйти?
— Конечно, нет, — ответил Тони.
— Вам надо поговорить…
— Мы и говорим. Я, во всяком случае, все объясню. Сид, старый кретин! Ответьте на один вопрос.
— Ладно, — сказал Сид, прочно усвоивший мрачную манеру.
— Скажите, как именно вы представляете себе графа? Сид ответил не сразу, видимо — искал слова.
— Ну-у… Я не знаю… Такой хлыщ… то есть тип… в общем, барин что надо.
— Образованный?
— А то!
— Любит музыку, всякие лекции, скачет на коне, танцует, блещет, предлагает тосты?
Сид обратился за поддержкой к рекламе лосьона.
— Да, — сказал он. — Так мне говорили.
— А вы и поверили!
— Тут поверишь! Тони засмеялся.
— Найдите такого графа, и я съем свою шляпу. Фетровую, с бурой ленточкой.
Сид уставился на него. Пелена еще не упала с его глаз, но уже сдвинулась.
— Это как?
— Девять графов из десяти, — со знанием дела сказал Тони, — не отличат Брамса от Ирвинга Берлина.[78] Семь никогда не были на лекции. Восемь с половиной не произнесут речь даже за деньги. По меньшей мере два не умеют ездить верхом.
Сид издал те звуки, какие издала бы рыба, если бы ее душили.
— Тогда, — спросил он, сразу схватывая суть, — чего они меня морочат?
— Чтобы вы сделали именно то, что собирались сейчас сделать.
Наступила тишина. Неприглядная истина проникала в сознание Сида. Когда он заговорил, голос у него был именно тот, который взывает из глубин.
— Ну, гады!
— Удивляюсь, — продолжал Тони, — что вы так долго терпели. Можно было сразу догадаться. Посмотрите на меня! Ходил я на лекции? А на концерты? Верхом ездил, ничего не скажу, но мне это нравится. Что-то вы, Сид, одурели.
Сид снова бросил на него подозрительный взгляд.
— Чего вы мне все это говорите?
— Прайсы, знаете ли, славятся честностью. Сид задрожал от гнева.
— Да? А вот эти Бессинджеры… Нет, таких гадов! Помочь они хотят, хо!
За недостатком слов он выкрикнул «Хо!» еще раз. Тони его убедил, хотя следующая фраза ему не понравилась.
— Вы уж их простите!
— Эт как?
— Они меня очень любят.
— А меня, собственного родственника! Это надо же!
— Они не чувствуют, что вы их родственник. И леди Лидия, и сэр Герберт, и Фредди думают, что я — настоящий Дройтвич.
Сид горько фыркнул.
— Думают они, э?
— Нельзя их за это винить.
Судя по новому звуку, Сид полагал, что можно. Он быстро шагал по комнате. Глаза у него сверкали, уши пламенели.
— Может, они думают, что я не тяну на графа?
— Боюсь, у них есть такая мысль.
— Да? Ну, я им покажу! Я им всем покажу!
— Надо понимать, предложение отменяется?
— Еще как! — пылко заверил Сид. — Это же надо, так заморочили! А я-то думал, у меня кочан варит.
Он фыркнул снова, и секунду казалось, что в салоне есть эхо. Потом стало ясно, что кто-то громко сопит.
Сопела мамаша Прайс, только что вошедшая в комнату.
Глава XIX
Посещение церкви почти не принесло ей покоя. Она явственно страдала, словно ее томило бремя. Сопела она тоже горестно.
Сид с неудовольствием на нее смотрел. Много раз за протекшее время он хотел ее повидать, но сейчас ей не обрадовался. Он был поглощен досадой.
— Приветец, ма! — рассеянно бросил он.
Мамашу Прайс переполняли совсем не материнские чувства. Если бы Сид к ней пригляделся, он бы заметил растерянность. Она плюхнулась в кресло и отвела взгляд.
— Здравствуй, Сид.
— Тебе что, худо?
— Голова разболелась.
— А у меня… м-м… задняя часть.
— Сэр Герберт и леди Лидия пошли за вами, миссис Прайс, — сказала Полли.
Мамаша кивнула.
— Я их видела. Поговорили… Сид вскипел.
— Да? Я бы уж с ними поговорил! Мамаша поднесла руку ко лбу.
— Я бы им сказал, будь здоров! Я этому Эрберту!..
— Не кричи, дорогой, — взмолилась мамаша. — Голове хуже. Полли, доченька, дай-ка мне чаю.
— Сейчас пойду наверх, поставлю.
— Полли поставит чайник, — подтвердил Тони. — А я ей помогу. Согреем булочки… Тони и Полли!
Она взяла его за руку, и они удалились. Сид услышал, как Тони поет в женском зале и на лестнице. Ему это не понравилось. В такие минуты не до песен.
— Чего им от тебя надо? — спросил он мамашу. — Чертову Эрберту и этой самой Лидии?
— Уговаривали меня, — объяснила мамаша Прайс— Чтоб я, значит, в суде не выступала.
— Ничего себе, гады! — Голос у Сида дрогнул. — Это главного свидетеля перед самым судом! Змеюки высший сорт. Засадить бы их как следует…
— Сырырбырт очень переживает!
— Он еще не так запереживает! Я ему покажу!
— Он думает, ты на графа не потянешь.
— Да? — Сид пронзил ее взглядом. — Ты вот скажи, какие эти графы?
Мамаша Прайс растерялась.
— А Бог их знает… — беспомощно сказала она.
— В концерты ходят, да? Танцуют, гарцуют прямо на мустангах? Еще чего! Семьдесят концерта не видели, восемь с половиной… то есть два… на лошади не ездят…
— Тебе виднее, — не очень уверенно согласилась мамаша.
— А то! Я уж их знаю. Изучил вопрос. Морочат меня, мне экспер сказал.
Мамаша Прайс что-то искала на полке.
— Ой, батюшки! Одеколончику нету?
— Такой буду граф, что держись! Мамаша печально на него посмотрела.
— А что хорошего, сынок?
— То есть как это, что? Мамаша вздохнула.
— Так ты распрекрасно жил… Тут, на этом самом месте. Две недели прошло, а как сто лет. Где ж эта бутылочка?
— Посмотри на верхней полке.
— Как мы чай пили! Сосиски ели с картошкой… — Она опять посопела. — Будешь граф, кто тебе даст сосисочку?
Сид на мгновение заколебался, но быстро с собой справился.
— Жизнь, — значительно сказал он, — это вам не сосиска. Такая уж моя планида.
— Ой, батюшки, батюшки, батюшки!
— Чего теперь охать? Одно слово, судьба.