Читать интересную книгу Непрочитанные письма - Юрий Калещук

— Все-таки здорово, — мечтательно сказал Метрусенко, — что у нас аэроклуб открылся. Я ходил туда, спрашивал. Говорят, у парня способности. А если б не было аэроклуба, кто бы про его способности узнал? Вот так-то, Яклич. Меняется жизнь. К лучшему.

— Она-то меняется, — проворчала «мама Шура», появляясь на нашем «мужском плацдарме». — Ты вот только никак не меняешься, дуролом несчастный...

— А что мне теперь? На работу хожу через два дня на третий. Хоть рыбалкой подзаймусь. В бурении-то уже и позабыл, как щука выглядит. Или опять же карась...

— Ты мне зубы рыбалкой не заговаривай! Думаешь, я не знаю, что за работа у тебя сейчас?!

— Работа как работа. Спокойная. Всегда на свежем воздухе. Сдам за десятилетку экзамены — поеду в Ахтырку, сдавать за техникум...

Вот раздухарился Федя, подумал я. Десятилетка, техникум... А когда лет пять назад я поинтересовался, думает ли он хотя бы восьмой класс осилить, он ответил недоуменно: «Зачем? У Мовтяненко техникум, а все равно вира-майна я гоняю быстрее...»

— Сдам за техникум — поставят меня на должность районного инженера, — продолжал Метрусенко. — Форму уже выдали. Красивая форма — вишь, «мама Шура»?

— Инженер... Форма... — вздохнула жена Федора. — Эх, Федя, Федя, ну до чего же ты у меня простодырый! — И заплакала. — Ты бы человеку хоть карточки показал, пусть полюбуется, как вы там в форме красуетесь!

На плохоньких, поспешно сделанных фотографиях темнел изуродованный металл и строго проступали измученные работой лица. Да, подумал я, тепленькое местечко нашел себе Метрусенко, ничего не скажешь. Я как-то неполные сутки проработал на газовом выбросе в харасавэйскую свою авантюру и до сих пор помню об этом, а Федору — через два дня на третий...

— Вот на этой буровой, — подождав, пока «мама Шура» вышла из кухни, и понизив голос, сказал Метрусенко, — Абрамович погиб. Главный инженер УБР в Варь-Егане. Ты, кажется, знал его?

«...И все-таки, Петр Григорьевич, — сказал Абрамович, — мы здесь потому, что мы здесь можем...»

— Знал. У Петра Григорьевича Казачкова вместе с ним был. Писал об этом. А он даже прочитать не успел, что я про него написал. Хотя какая ерунда: прочитал — не прочитал... Человека не стало.

— Хорошего человека, да-а...

«И откуда этот «зилок» взялся? — горестно произнес Казачков. — А Валера, Валера-то, — с укором, как о живом человеке, добавил он, — не знал, что ли, что железо — это железо и есть, грудью грузовик не остановишь... — Достал из кармана большой клетчатый платок, помял его в руках, проговорил удивленно: — И все-таки остановил... Остановил... Валера...»

— Вот как это было, — сказал Метрусенко. — Дежурство, сидим на базе, готовность, конечно, номер один, однако все спокойно... И тут рация врубается: «На Варь-Еганской площади неуправляемый выброс!» Срочно в вертолет — по-боевому, со снаряжением, с приборами... Лету, сам знаешь, час без малого. Но ту буровую издалека видать — пластает вовсю! Рядом бетонка. Командир решил на бетонку садиться. Мы уже у дверей стоим, я через плечо бортмеханика в кабинку заглянул и вижу: прямо на нас, от поселка, по бетонке сумасшедший «зилок» прется! Садимся, прыгаем вниз, и тут я замечаю, что какие-то мужики Абрамовича под руки ведут. А у того лицо белое, кровь из ушей течет, но из рук вырывается, сам идти норовит. Здоровый мужик, ведь помнишь, да?.. Его в вертолет, чтоб сразу в Вартовск везти. И тут командир вспомнил, что один прибор мы забыли в салоне. Я в вертолет — а навстречу мне Абрамович идет, этот самый дурацкий прибор тащит. Ты куда, Валера, говорю, оставь эту муть, я сам. А он: я помогу, Федя. И еще: вы, говорит, поосторожнее там, инструмент еще не весь из скважины выбросило, осторожнее... Устроил я его, ватниками обложил — «восьмерка» на взлет, пошла на Вартовск, а мы в этот ад, на буровую... Потом, когда отдышались маленько, мужики начали рассказывать, как было... И выходило, что Абрамовича смерть в тот день трижды предупреждала. Газовые выбросы, ты же знаешь, как правило, ведут себя достаточно деликатно — не сразу в дом врываются и крушат что попадя, а сначала в дверь постучат, потом ее выломают, ну, а уж потом... В общем, попервоначалу газок в желобах забурлит, основание раскачивается, сифон до кронблока — а после: только держись. Подальше, я имею и виду, держись... А здесь как-то сразу оно рвануло. Трубы пошло бросать, все врассыпную, а Абрамович на вышку наладился — то ли превентор закрыть, то ли энергию вырубить. Еле-еле всей вахтой его оттащили. Это первый случай. Второй. Бегут они вприпрыжку от буровой, а Валера сзади — медленно тащится, даже оглядывается иногда. Оглядывается-оглядывается, да, видать, не замечает ничего, другим голова занята. Да-а, когда такой кошмар творится, не то что у главного инженера — у поваренка голова кругом пойдет. Вот тут-то начало из скважины породу кидать. И видят мужики — жуткая глыба летит, и прямо на Абрамовича! Кричат ему, кричат, но когда газ грохочет, разве услышишь хоть что? Шмяк — глыба прямо Валере под ноги. Ямина от нее!.. Я потом ходил смотреть — «уазик» войдет свободно. Абрамович вроде и шаг теперь прибавил, но все равно — далеко отстал, те уже в безопасной зоне и как бы кошмарный фильм смотрят. Там до чего уже дошло? Колонну кондуктора начало выпирать газом. Она в кронблок уперлась — дрожит, вихляется, но стоит. Потом еще поднаперло — хрясь: вся буровая в клочья, а кондуктор лезет и лезет в небо. Метров на сто пятьдесят труба поднялась — раскачивается, все сильнее, сильнее, и, разваливаясь на куски, начинает падать. Прямо на Абрамовича. Ну, тут он, говорят, прямо как акробат какой проявился. Рядом на сварных санях емкость стояла, он под нее — нырь! Труба по емкости — пополам, до саней добралась — согнула, ну, а Валеру не достала... Выполз он, добежал до ребят — вроде все, три раза смерть миновала... Услышали вертолет, вышли на дорогу. Видят: снижается вертолет, это мы снижаемся, на бетонку вертолет будет садиться. И тут со стороны поселка появляется «зилок»! Никто и сообразить ничего не успел, как Абрамович на дорогу выскочил: «Стой!!!» Грузовик ударил бампером в грудь, опрокинул Валеру со всего его роста на бетон — затылком — и только потом встал... Мужики водилу чуть не растерзали, а тот бормочет: «Тар-тар-ма-а-за-а-а» — бросили его и к Валере. А он уже сам поднялся, стоит, раскачивается... Через три часа нам позвонили по рации, сказали, что Валера умер во время операции. Потом один врач мне говорил, что он уже и тогда, когда в вертолет шел, когда со мной разговаривал, уже мертвый был... Да-а... Такой мужик...

— Такой мужик, такой мужик, а как теперь дети?.. — подала голос «мама Шура». Все-то она слышала, в коридорчике затаилась.

— Помогут, — неуверенно сказал Федор. — Везде же люди.

— Лю-ю-юди! Когда стол накрыт — кругом люди. А когда беда...

— Ну, что ты, «мама Шура», «мама Шура», — растерянно говорил Федор. — И вообще, — добавил он сухо. — Дала бы ты нам поговорить, а?

— Поговори-и-ить! — на той же ноте продолжала «мама Шура». — Одни только разговоры! Работа. На работе. На работу. Или: взяли, приняли, освоили, добавили. Счастливые вы, мужики. Беззаботное племя, э-эх!

— Ага, — благодушно отозвался Федор. — Какие у нас могут быть заботы? А, Яклич?

— Я же ничего не вижу-у-у! Сколько с тобой живу — ничего не вижу... Ни разу в балете не была-а-а!

— В балете? — неожиданно разъярился Федор. — В каком балете?! Вон, когда мы в Москве у Яклича останавливались, тебя даже в зоопарк вытащить было невозможно!

— Да потому что ты!.. Да потому что вы!..

Был такой случай, лет уж восемь тому назад. В конце августа позвонил мне Федя и беспечным голосом сообщил, что звонит с вокзала, был в отпуске, надоело ему все, хочется поскорее домой, сейчас самая рыбалка пойдет, а потому было бы очень кстати, если бы ты, Яклич, немедленно достал четыре билета на Нижневартовск, потому как до вылета осталось часа три, но мы такси возьмем, успеем, не беспокойся, Яклич. По-моему, мне не надо вам объяснять, что такое улететь из Москвы в конце августа или начале сентября в северном или восточном направлении. Жили мы тогда в коммуналке, в маленькой комнате на Беговой; мои домашние, даже не дожидаясь конца разговора, стали деловито собираться по-походному, чтобы перебраться на время к знакомым. Охота за билетами (просьбы, мольбы, клятвы, обещания, угрозы, заверения, ругань, опять просьбы) заняла пять дней; все эти дни мы с Федором уходили рано утром, а они оставались — Колька кататься на лифте, а Галка и «мама Шура» устраивались у окна; в такой же позе мы заставали их вечером, хотя из нашего окна был виден только грязный пустырь и бесконечно проходящие поезда. Я пробовал уговорить их сходить на Красную площадь (двадцать минут на троллейбусе), в зоопарк (десять минут на троллейбусе), на ВДНХ (полчаса на троллейбусе и метро), — тут моя небогатая фантазия иссякла, да и реакции на мои предложения не было никакой. Позже с запоздалым раскаянием я подумал, что надо было не предлагать, а взять за руку да повести, но не пришло это тогда в голову, не пришло, да и возможность показать Феде кое-что из нетрадиционных туристских маршрутов столицы все остальные благие порывы подавила в зародыше.