Читать интересную книгу Тисса горит - Бела Иллеш

Он поднес письмо к самому лицу Наташи. Наташа закрыла глаза руками.

— Легионер, господин Кудличек… — словно в забытьи пробормотала она.

— Это вами написано письмо? Полчаса тому назад?

Легионер перевел вопрос.

— Кудличек… — снова прошептала Наташа и утвердительно кивнула головой.

— Совершенно правильно, — подтвердил Губер. — Итак, вы сообщили унтер-офицеру Кудличеку, другу вашему или жениху, — чорт его знает, кем он вам приходится, — что Петр Ковач готовит покушение на губернатора? Под губернатором подразумевался, конечно, генерал Пари, не так ли?

Когда Губер повторил вопрос, Наташа опять утвердительно кивнула головой.

— Правда ли, что вчера Петр Ковач назвал по фамилии всех своих товарищей, которые взорвали волоцкий виадук? Правда ли, что организатором покушения Петр Ковач назвал самого себя?

Наташа утвердительно кивала головой, а затем, неожиданно вскочив, с воплем повалилась на пол и стала обеими руками рвать на себе волосы.

Губер старался поднять Наташу. Когда же маленькая женщина стала защищаться ногтями и зубами, он что-то крикнул в коридор. По его приказанию два легионера подняли и унесли Наташу. Взмахом руки Губер выслал из камеры курносого легионера.

— Ну, как, товарищ Ковач?

— А хорошо заплатили вы этой несчастной? — спросил Петр.

— Мы вообще хорошо платим, — спокойно ответил Губер. — Так как же, товарищ Ковач?

— Ничего не имею сказать.

— Жаль, товарищ Ковач, очень жаль. Жизнь прекрасна, — мечтательно продолжал Губер, — жизнь прекрасна, а вы еще молоды, товарищ Ковач, очень молоды. Вы, надеюсь, поняли меня? Итак?

Петр не ответил.

Губер взглянул на часы.

— Десять минут одиннадцатого, — сказал он. — Даю вам двенадцать часов на размышление, товарищ Ковач. Вечером в десять часов десять минут я опять приду. Одного не забывайте: мы хорошо платим. И друзьям и врагам. Друзья наши не имеют основания жаловаться, а враги — не имеют возможности. Ну, до свидания, товарищ Ковач.

Петр остался один.

Он почувствовал тошноту. Когда тошнота прошла, им овладел мучительный голод. Он испытывал бесконечную усталость.

Повернувшись лицом к стене, он заснул.

Волоц-мункачский поезд прибыл на станцию Свальяву в начале одиннадцатого. Колеса еще вертелись, а народ уже ломился в вагоны. Начальник станции, убедившись, что телефон не действует, стал сразу шелковым и приказал прицепить к поезду пять пустых товарных вагонов. Но даже это не помогло: у всех вагонов ступеньки, буфера и даже крыши были усеяны рабочими из Свальявы и Полены и лесорубами из графских лесов.

Между Свальявой и Мункачем расположены три лесопилки.

Этот странный поезд простоял у жаждой из них по часу, и хотя уже в Свальяве в вагонах яблоку упасть было негде, на первых двух станциях в поезд умудрились втиснуться еще две тысячи вооруженных топорами лесорубов. На последней станции рабочие живо опорожнили четыре груженных досками вагона и сразу нашли место для рабочих третьей лесопилки.

К двум часам станцию Мункач наводнили шесть тысяч человек.

— Стройся, товарищи! Стройся! По десяти в ряд!

— Не расходись! Стройся! По десяти в ряд!

— Не расходись! Товарищи, не расходись!

— Построились? Марш…

Деревня, завод и лес пришли в город.

Разъяренная толпа, в жажде крови и мести, лавиной двигалась во всю ширину, и офицеры спасались бегством.

Улица опустела — улица была свободна.

С греко-католической церкви судорожно несся набатный звон.

В мункачском комитете партии Секереш и секретарь Мондан обсуждают положение. Сидят они там с самого утра. Завтра в Мункач приезжает доктор Гольд — надо найти место, где бы ему без помехи переговорить с наиболее надежными товарищами. Нужно составить их список. Секереш полагает, что лучше собраться не в Мункаче, а в Свальяве. Туда мог бы притти и военспец, живущий в Полене. И, само собой разумеется, даже самые надежные товарищи не должны знать, с кем они говорят.

Мондан — приземистый, широкоплечий парень, русый и голубоглазый. Семь лет он служил матросом. Только что начинает он рассказывать Секерешу о том, как, перед восстанием в Каттаро, матросы собирались по ночам, как вдруг его внимание привлекает какой-то шум. Вскочив, он бросается к окну, и из груди у него вырывается крик. Секереш, заслышав шум и крики толпы, как был — без пиджака и шляпы — выбегает на улицу.

— В чем дело? Что случилось?

Сразу на четырех языках из четырехсот глоток несется ему ответ. Но только имя Петра улавливает он в этой буре криков. При виде готовой к борьбе толпы кровь приливает ему к голове. Он ни о чем больше не спрашивает и становится во главе толпы.

— К ратуше!

— К ратуше! К ратуше!

Из окон казармы машут платками русинские солдаты.

— Да здравствует диктатура пролетариата!

На балконе ратуши толпу ожидают жупан, начальник полиции и начальник гарнизона — полковник со множеством орденов.

Они отдают честь толпе.

— Я в полном вашем распоряжении, господа, — встречает жупан делегацию рабочих.

Жупан и начальник полиции наружно спокойны. Начальник гарнизона еле владеет собой. Он смертельно бледен. Дрожит от ярости или, может быть, от страха.

— Теперь два часа, — без всякого вступления начинает Тимко. — Если к пяти Петр Ковач, захваченный легионерами, не будет нам возвращен целый и невредимый, ни одному буржую не быть в Мункаче живым!

Ни жупан, ни начальник полиции понятия не имеют о похищении Ковача. Начальник гарнизона тоже ничего не знает о случившемся. Дрожащими губами заявляет он, что готов дать честное слово офицера, что впервые слышит самое имя Петра Ковача.

Жупан готов сделать все от него зависящее.

Начальник гарнизона тотчас же распорядится приготовить в казарменной кухне обед для иногородних.

Начальник полиции просит Мондана содействовать тому, чтобы на мункачских фабриках не нарушался порядок. Он немедленно самолично отправится в казармы легионеров.

У ворот ратуши ему сообщают, что все мункачские фабрики стали.

Начальник легионеров ни о каком Петре Коваче ведать не ведает.

— Даю вам честное слово офицера…

Жупан в отчаянии.

— Неслыханно!..

На площади перед ратушей раскладывают большие костры. На вертелках жарят четырех быков.

Жупан садится в автомобиль.

— В Ужгород!

Когда машина въезжает в Ужгород, жупан в ужасе спрашивает себя, не привез ли шофер его по ошибке обратно в Мункач: на перекрестках горят огромные костры. Вокруг лежат рабочие и крестьяне с топорами, цапинами и обрезами.

Пемете и окрестности пришли в Ужгород.

Ужгородские рабочие забастовали.

— Господин жупан ищут генерала? Его превосходительство час тому назад отбыли в автомобиле в Мункач.

Костры еще горели, но быки исчезли. Мункачане перемешались с пришедшими. На площади пяди свободной не осталось. Многотысячная толпа была угрожающе спокойна.

До пяти оставалось всего полчаса.

Генерал сквозь оконную занавеску разглядывал площадь. Рука его была сжата в кулак.

«Сейчас Прага, Будапешт и Бухарест читают мои телеграммы, и случись здесь что-нибудь… Румыны, правда, далеко, но венгерские войска завтра же будут здесь. Праге это придется, пожалуй, не по вкусу, но что поделаешь!..»

Его ненависть к толпе даже немного смягчилась при мысли, что это восстание даст ему, наконец, возможность вписать на вечные времена свое имя в список славных полководцев великой французской революции. Правую руку он невольно заложил за борт мундира, между второй и третьей пуговицами.

— Ковач как в воду канул, у нас о нем решительно никаких сведений нет, — ответил он на тревожный вопрос жупана, возвратившегося из Ужгорода.

Он взглянул на часы: без четверти пять.

— Пора ехать. Умней всего будет уехать в Берегсас и там выжидать дальнейших событий.

На площади что-то случилось. Генерал не мог гонять, что там происходит. Он видел только, что картина меняется. Сперва только в одном углу площади возникло движение, медленное, неуверенное, но понемногу оно вырастало, распространялось к середине площади, захватывая все новые массы толпящихся, кричащих, суетящихся людей, и внезапно вся площадь заколыхалась, дрогнула и бурно ринулась к Главной улице. Поднятые цапины колыхались, как тростник на ветру.

Подобно грохоту орудий доносился сквозь запертые окна мощный рев толпы.

Петр внезапно проснулся: кто-то тряс его за плечо. Перед ним стоял курносый легионер.

— Обед принес, — громко сказал легионер и шопотом добавил: — Не ешьте. Хлеб можете есть.

— Отравлено?

— Нет, в нем сильное слабительное. Обычная проделка канцелярии пропаганды. Здорово ослабляет человека.