рельефу прерии сперва в сторону северо-востока. Он хотел подобраться к стойбищу у Конского ручья в обход. Это был почти тот же путь, которым Маттотаупа шел туда прошлым летом.
Один или два раза ему чудилось, будто он что-то слышит позади или сбоку от себя. Неужто за ним следует Шонка или тот, второй лазутчик, косу которого он видел на другом берегу ручья? Харке следовало остановиться и спокойно понаблюдать, и он так и сделал. Но ничего не обнаружил, а его внутренняя тревога за это время так усилилась, что он уже не мог сохранять внешнее спокойствие. Уинона, сестра, еще ребенком была его доверенным лицом в важных делах, хотя она всего лишь девочка; ради него она даже отважилась однажды возразить шаману. Унчида на свой суровый манер понимала подрастающего мальчика и неприметно принимала участие в его жизни. Она была единственной, кого он мог бы спросить в этот час, правильно ли он поступает, тайно направившись к стойбищу. Харка остановился и напряг зрение и слух – как будто выслеживал дичь во время охоты. Ему опять почудилось, что он слышит прыжки человека, но снова ночь оказалась беззвучной. Может, преследователь слышал, что Харка замедлял свой бег, и тоже приостанавливался, чтобы не выдать себя. Юный индеец был не из тех, кто легко отступает от своих намерений даже тогда, когда при осуществлении намеченного чувствует нарастающую опасность. Он взял в руку револьвер, чтобы в случае нужды стрелять и на бегу, и снова пустился в путь – на сей раз зигзагами, время от времени останавливаясь. Прыжки человека, бегущего широкими шагами, почудились его тонкому слуху еще раз, но потом стихли, как будто он выбрал себе другой маршрут. Вероятно, то был лазутчик рода Медведицы, которому Харка поначалу показался подозрительным, но потом он решил больше не терять на него времени и побежал к стойбищу напрямую – предупредить жителей о приближении пятидесяти трех прекрасно вооруженных белых мужчин.
Имело ли теперь вообще смысл отдельно предостерегать Уинону и Унчиду? Но ведь только Харка, понимающий язык белых мужчин, в точности знал об их намерениях. Другие разведчики могли лишь строить предположения. Достаточно ли это веская причина? А может, Харке просто нужен был повод? Не потому ли он снова разрешил своей фантазии изображать страшные картины готовящегося нападения на мужчин, женщин и детей, что ему после долгого блуждания вблизи родного стойбища хотелось еще раз увидеть сестру и бабушку и поговорить с ними? Юный индеец и сам не знал этого в точности. Но ему вспомнилось, что он слышал однажды: белые мужчины скальпируют и женщин, и детей, – и он побежал дальше. Он дышал открытым ртом, дыхание причиняло ему боль глубоко в груди – так быстро он теперь бежал. На окружающую обстановку он снова обратил внимание лишь тогда, когда долина Конского ручья была совсем близко.
Он упал на землю, пополз на высокий берег ручья и огляделся вверх и вниз по течению. Запах воды поднимался к нему сквозь ночной туман. Дуновение ветра освежило прохладой его вспотевший затылок. Он слушал шум воды, которая все еще подпитывалась таянием снегов в горах и разлилась широко и мощно. Дальше она текла мимо стойбища, мимо вигвама Уиноны и Унчиды, которые, возможно, еще вчера вечером брали из ручья воду.
Харка хотел продолжить свой путь. Но на берегу ручья, из темноты и тумана возникла фигура человека, стоящего неподвижно.
Харка впился в нее глазами.
Человек, который, казалось, смотрел в сторону Харки, был мужчина, индеец. Волосы его были разделены пробором, торс без одежды. В руке он держал ружье.
Это был Маттотаупа.
Харка тут же понял, что отец его тоже видит и хочет обратить на себя внимание сына. Если Маттотаупа открыто показывается, значит он уверен, что поблизости нет врага. Значит, Харка мог спокойно встать и спуститься к отцу. Тем не менее он сохранял осторожность разведчика и воспользовался ручейком, стекающим по склону высокого берега, чтобы соскользнуть вниз. И потом по плоскому участку метнулся к отцу, который так и стоял, не пошевелившись.
Маттотаупа и Харка стояли друг против друга.
Маттотаупа сел на землю у кустов, и Харка сел рядом. Он ждал, что отец ему сейчас что-то скажет. Но Маттотаупа ничего не говорил и от Харки не требовал доклада, в долгом молчании юный индеец начал гадать о смысле такого поведения отца.
Теперь он был убежден, что Маттотаупа следовал за ним – так, как он поначалу и предполагал; и наверняка отец слышал то, что говорили белые мужчины; Маттотаупа понимал их язык так же хорошо, как и Харка. Если бы Маттотаупа не одобрял тот путь, какой затем выбрал Харка, он бы давно уже мог остановить сына. Двигала ли Маттотаупой та же тревога, что и Харкой, хотел ли он тоже предостеречь Унчиду и Уинону? Харка ждал первого слова отца. Он все еще ждал его. Наверняка прошло лишь несколько секунд с того момента, как они сели рядом в тени кустарника, ибо если Харка в чем-то и превосходил отца, так это в быстроте мысли. Лунный свет перемещался и теперь скользнул между ветками. Лицо Харки осветилось. Маттотаупа остался в тени. Когда молчание затянулось еще на несколько мгновений, мысли Харки потекли в противоположном направлении, и теперь его охватил страх, как будто когтистый зверь вдруг ударил его лапой по затылку. А что, если отец думал совсем не так, как он? Если он считает Харку виноватым, ненадежным разведчиком, неспособным выполнить приказ? Тогда произошло нечто невообразимо ужасное.
Маттотаупа заговорил.
– Кто ты? – спросил он сына тихо и с такой напряженной сдержанностью, которая уже не могла сойти за спокойствие.
Харка отвечал медленно, как будто язык его был наполовину парализован:
– Харка Твердый Камень, Ночное Око… Убивший Волка, Поражающий Стрелами Бизонов, Охотник на Медведей… сын Маттотаупы… – Харка хотел на этом закончить, но поза отца заставила его продолжить: – и разведчик белого мужчины Джо. Вот кто я.
– Ты всем этим был.
Харка сглотнул. Прочный каркас его мыслей, чувств, надежд рухнул; он рухнул слишком внезапно.
Теперь снова могло бы надолго установиться молчание. Но вода бежала быстро по своему песчаному руслу и не останавливалась, ветер веял и не поворачивал назад, и утро должно было наступить своим чередом; у отца и сына оставалось лишь короткое время, чтобы поговорить.
– И куда мне теперь? – спросил Харка без выражения.
Тем самым он отдавал себя на суд отца. Так он это и чувствовал.
– Иди туда, куда хотел и где тебе полагается быть, если ты презираешь своего