Читать интересную книгу Небесное пламя. Персидский мальчик. Погребальные игры (сборник) - Мэри Рено

Гефестион, сдерживая гнев, переговаривался с соседями, чтобы отвлечь внимание. Самый недостойный хозяин, думал он, не подверг бы такому испытанию и своего раба. Он злился и на себя самого. Как мог он не предвидеть всего этого, почему ничего не предпринял, чтобы уберечь Александра? Он сохранял спокойствие, потому что ему нравился Филипп, потому что он считал это наилучшим выходом, а еще – теперь Гефестион вынужден был это признать – назло Олимпиаде. Александр принес жертву, повинуясь одному из тех порывов безрассудного великодушия, за которые Гефестион любил его. Его следовало защитить, друг должен был вступиться за друга. Но Александра предали.

В поднявшемся шуме Александр говорил:

– …она одна из клана, но у нее не было выбора, она едва вышла из детской…

Гефестион удивленно взглянул на друга. Среди всех раздумий единственное, что не приходило ему в голову, – это то, что Александр сердит на девушку.

– Со свадьбами всегда так, ты же знаешь, это обычай, – сказал Гефестион.

– Она была испугана, когда увидела Филиппа впервые. Она старалась взять себя в руки, но я это видел.

– Ну, он не будет с ней груб. Это не в его стиле. Он не новичок с женщинами.

– Воображаю, – процедил Александр, уткнувшись в свой кубок.

Он быстро осушил его и вытянул руку; мальчик-виночерпий подбежал с охлажденным в снегу ритоном; вскоре, внимательный к своим обязанностям, он вернулся, чтобы снова наполнить кубок.

– Оставь это для здравиц, – заботливо сказал Гефестион.

Поднялся Парменион, чтобы от имени царя похвалить невесту: это было обязанностью ближайшего родственника жениха. Друзья Александра заметили его ироническую улыбку и тоже открыто заулыбались.

Парменион говорил на многих свадьбах, в том числе и на свадьбах царя. Он был выдержан, прост, осторожен и краток. Аттал, сжимая в руке огромную золотую чашу, сорвался со своего ложа, чтобы произнести ответную речь. Когда он встал, стало ясно, что он так же пьян, как Филипп, и уже почти не помнит себя.

Его похвала Филиппу была громкой и многословной, неуклюже построенной, прерывистой, Аттал едва не плакал пьяными слезами, и восторженные рукоплескания были данью царю. Они стали осторожнее, когда Аттал разошелся. Парменион пожелал счастья мужу и жене. Аттал, почти не скрываясь, желал счастья царю и царице.

Его ставленники одобрительно закричали, стуча кубками о столы. Друзья Александра переговаривались, не понижая голоса, уже не боясь быть услышанными. Те, кто старался сохранять нейтралитет, озадаченные, сбитые с толку, молчали.

Филипп, не настолько пьяный, чтобы не понять, что это значит, не отрывал от Аттала своего налившегося кровью глаза; борясь с туманом в собственной голове, он размышлял, как остановить этого человека. Здесь была Македония; царь пережил множество стычек на симпосиях, но никогда прежде не бывал вынужден обуздывать вновь приобретенного тестя, мнимого или нет. Остальные знали свое место и были ему признательны. Филипп медленно перевел взгляд на сына.

– Не обращай внимания, – шепнул Гефестион. – Он напился, все это знают, все забудут об этом утром.

В самом начале речи Гефестион покинул свое ложе и встал рядом с Александром, который, не отрывая глаз от Аттала, приподнялся и застыл, будто катапульта, готовая выстрелить.

Филипп, взглянувший в их сторону, отметил вспыхнувшие щеки и золотые волосы, приглаженные для пира, и встретился с испытующим взглядом широко открытых серых глаз, переводимых с его лица на лицо Аттала. Ярость Олимпиады? Нет, та закипала мгновенно, эта зрела внутри. «Чушь, я пьян, он пьян, мы все пьяны, и почему бы нет? Почему мальчик не может отнестись к этому легко, как все остальные? Пусть все проглотит и забудет».

Аттал вещал о старой доброй македонской крови. Он хорошо заучил свою речь, но, соблазненный улыбающимся Дионисом, решил кое-что добавить. В образе этой прекрасной девственницы отчая земля вновь привлекает царя на свою грудь, под благословение богов рода. «Будем же молить их, – воскликнул Аттал в порыве внезапного вдохновения, – о законном, истинном наследнике!»

Поднялся шум: рукоплескания, протест, негодование смешались с неуклюжими попытками обратить опасные слова в шутку. Потом гам прервался; Аттал, вместо того чтобы осушить свой кубок, схватился свободной рукой за голову. Между пальцами потекла кровь. Что-то сияющее – серебряная застольная чаша – покатилось по мозаичному полу. Александр приподнялся со своего ложа, опираясь на одну руку. Гул встревоженных голосов эхом отразился от высоких сводов. Голос Александра, перекрывавший шум битвы при Херонее, разнесся над залом:

– Ты, подонок, числишь меня в незаконных?

Юноши, его друзья, разразились негодующими воплями. Аттал, понявший, что его ударило, сдавленно всхрапнул и швырнул в Александра свой тяжелый кубок; Александр оценил силу его замаха и даже не шевельнулся; кубок не пролетел и половины пути. Друзья и родственники кричали, пир становился похож на поле боя. Филипп, взбешенный и теперь знающий, на кого излить свой гнев, прорычал:

– Как ты дерзнул, мальчишка? Как ты дерзнул? Веди себя прилично или убирайся домой!

Александр почти не повысил голоса. Как и пущенная им чаша, слова попали точно в цель.

– Старый смердящий козел. Неужели у тебя нет стыда? По всей Элладе разносится твоя вонь – что тебе делать в Азии? Неудивительно, что афиняне смеются.

Сначала ответом ему было только затрудненное, как у загнанной лошади, дыхание. Красное лицо царя еще больше побагровело. Его рука шарила по ложу. Здесь, на свадебном пиру, у него единственного был меч.

– Сын потаскухи!

Филипп сорвался с ложа, опрокинув свой стол. Со звоном посыпались кубки и тарелки с десертом. Рука Филиппа сжимала рукоять меча.

– Александр, Александр, – в отчаянии бормотал Гефестион. – Уходи отсюда, скорее уходи!

Не обращая на него внимания, Александр перекатился на дальний край ложа и обеими руками вцепился в его деревянную обшивку. Он ждал с холодной нетерпеливой улыбкой.

Задыхаясь, хромая, волоча за собой меч, Филипп ковылял к своему врагу. В куче посуды на полу он поскользнулся на яблочной кожуре, перенес вес тела на больную ногу, не устоял и рухнул, во всю длину растянувшись среди сластей и черепков.

Гефестион шагнул вперед, инстинктивно желая помочь царю.

Александр вышел из-за ложа. Положив руки на пояс, вскинув голову, сверху вниз смотрел он на багрового, хрипло выкрикивающего проклятия человека, ползущего к своему мечу в луже разлитого вина.

– Смотрите, люди! Смотрите на того, кто готов повести вас из Греции в Азию. Он валится с ног, не пройдя и двух шагов между ложами.

Филипп, опираясь на обе руки, поднялся на здоровое колено. Осколок тарелки порезал ему ладонь. Аттал с родственниками суетились вокруг, стараясь помочь. Во время этой суматохи Александр дал знак друзьям. Они вышли вслед за ним, молча, осторожно, словно возвращаясь из ночного военного набега.

От своего поста у дверей, покинуть который он не сделал ни единой попытки, за Александром следил Павсаний. Так путник в иссушенной зноем пустыне смотрит на человека, напоившего его холодной прозрачной водой. Никто не заметил этого взгляда. Александр, собирая вокруг себя молодых, никогда и не думал на него рассчитывать. К тому же с Павсанием нелегко было говорить.

Букефал ржал во дворе; он слышал боевой клич своего хозяина. Юноши бросали пиршественные венки на припорошенную снегом землю, вскакивали в седло, не дожидаясь помощи конюхов, и галопом неслись в Пеллу по утоптанной дороге, колеи которой уже прихватил мороз, а лужи покрылись тонкой кромкой льда. Перед дворцом, вглядываясь при свете ночных факелов в их лица, Александр прочел вопрос в обращенных к нему взглядах.

– Я везу мою мать в Эпир, в дом ее брата. Кто едет со мной?

– Я стою за себя, – сказал Птолемей, – и за одного из истинных наследников.

Гарпал, Неарх и остальные сгрудились вокруг; из любви, из преданности, из подсознательной веры в удачу Александра, из страха перед царем и Атталом или просто стыдясь отступиться на глазах остальных.

– Нет, не ты, Филот, ты останешься, – сказал Александр.

– Я еду, – быстро сказал Филот, оглядываясь. – Отец простит меня, а если нет – что с того?

– Нет, Парменион лучший отец, чем мой, ты не должен оскорблять его из-за меня. Послушайте меня, остальные. – Голос Александра стал отрывистым, словно он отдавал приказы на поле боя. – Нам нужно уезжать немедленно, прежде чем меня бросят в темницу, а мою мать отравят. Едем налегке, берите запасных лошадей, все оружие, все деньги, которые сможете достать, дневной запас еды, надежных слуг, умеющих сражаться: я их вооружу и дам лошадей. Все встречаемся здесь, когда протрубят к следующей смене стражи.