Читать интересную книгу Небесное пламя. Персидский мальчик. Погребальные игры (сборник) - Мэри Рено

Из глубин дерева, где ствол разветвлялся, доносились сонное воркование и стоны: в дуплах и клетушках, прибитых там и сям, прятались священные голуби, пара за парой, распушившие перья и жмущиеся друг к другу на холоде. Когда Александр подошел ближе, из темного укрытия раздалось громкое «рууу-ку-куу!».

Вышли женщины с низким деревянным столиком и древней работы кувшином с чернофигурной росписью. Кувшин поставили на стол под деревом. Старуха вложила в руку Александра полоску мягкого свинца и бронзовый стилос.

Александр положил свинец на старый каменный алтарь и, твердо выводя буквы, сияющие серебром на тусклой поверхности, написал: «БОГ И УДАЧА. АЛЕКСАНДР СПРАШИВАЕТ ЗЕВСА СВЯЩЕННОГО И ДИОНУ, ПРОИЗОЙДЕТ ЛИ ТО, ЧТО ДЕРЖУ Я В СВОИХ ПОМЫСЛАХ?» Втрое сложив полоску, так что слов стало не видно, он кинул ее в кувшин. Прежде чем прийти сюда, Александр расспросил, что и как делать.

Высокая Голубица приблизилась к столу и подняла руки. Нарисованные на кувшине жрицы были изображены именно в этой позе. Слова заклинания на жаргоне чужого языка исказились временем и невежеством; подражая воркованию голубей, женщина опускала гласные. Вскоре ей отозвалась одна из птиц, и все сердце дерева глухо зарокотало.

Александр смотрел, сосредоточившись на своем желании. Жрица опустила руку в кувшин и начала шарить внутри, когда старуха, подскочив к ней, вцепилась в ее плащ, вереща пронзительно, как обезьянка.

– Это было обещано мне! – чирикнула она.

Жрица отступила, украдкой взглянув на Александра; третья что-то прокудахтала, но не двинулась с места. Старуха засучила рукав платья, обнажив тонкую, как палка, руку. В кувшине зашуршали дубовые таблички, на которых были вырезаны жребии.

Не вмешиваясь в их ссору, Александр стоял в ожидании, не спуская глаз с кувшина. Нарисованная черная жрица обращала к нему поднятые ладони, застыв в неудобной архаической позе. У ее ступней обвивала ножку нарисованного стола нарисованная змея.

Искусное изображение казалось живым, голова змеи тянулась вверх. Ножка стола была не выше низкой кровати, змее легко взобраться по ней. Это была домашняя змея, хранительница тайн. Пока старуха бормотала, стуча жребиями, Александр, нахмурясь, пытался вернуться в прошлое, во тьму, из которой выползали змеи: ощущение какого-то застарелого гнева, чудовищная рана, неотомщенное смертельное оскорбление. Александр столкнулся лицом к лицу с могущественным гигантом. Дыхание Александра паром растворялось в холодном воздухе; потом наступила пауза, он перестал дышать; какой-то случайный звук вывел Александра из оцепенения. Его пальцы и зубы сжались. Воспоминания открылись и кровоточили.

Старуха распрямилась. В грязном кулаке был зажат сложенный листок свинца и два жребия. Жрицы кинулись к ней: закон предписывал доставать только один жребий, тот, что лежал ближе всех к свинцу. Они зашипели на нее, как на ребенка, осквернившего святыню в своем неведении. Старуха подняла голову – выпрямить спину она уже не могла – и юным властным голосом сказала:

– Назад! Я знаю, что должна делать.

На мгновение стало видно, как красива она когда-то была.

Оставив свинец на столе, Голубица подошла к Александру, вытянув обе руки, по жребию в каждой.

– Для желания в твоем уме. – Она открыла правую руку. – Для желания в твоем сердце. – Она открыла левую.

На обеих черных деревянных табличках было вырезано «Да».

Глава 8

Молодая жена царя Филиппа родила своего первого ребенка. Девочку. Удрученная повивальная бабка вынесла малышку из комнаты роженицы. В знак ритуального одобрения Филипп взял ребенка на руки: маленькое красное сморщенное существо принесли совсем голым, чтобы невозможно было скрыть изъяны. Изъянов не было. Аттал, тенью бродивший по дому с первой минуты схваток, склонился над младенцем, и его лицо тоже покраснело и сморщилось; он надеялся вопреки всему, пока не увидел пол ребенка своими глазами. Когда девочку унесли, бледно-голубые глаза Аттала с ненавистью посмотрели ей вслед. Он готов швырнуть ее в озеро, подумал Филипп, как ненужного щенка. Из детей царя на каждые пять девочек приходился только один мальчик. Часто он чувствовал себя из-за этого неловко, но в этот раз выслушал новости с глубоким облегчением.

В Эвридике было все, что нравилось ему в женщинах: чувственная без распущенности, всегда готовая усладить, никогда не устраивавшая сцен. С радостью, в любой день, он возвел бы ее на место Олимпиады. У него даже промелькнула мысль тайно убрать ведьму с дороги: это бы разрешило все проблемы; на ее руках достаточно взывающей к отмщению крови, чтобы совершить суровое правосудие, а в Македонии есть люди не менее искусные в подобных вещах, чем она. Но как бы осторожно он ни устроил дело, сын все равно узнает. Ничто не укроется от него, он выжмет правду из воздуха. И тогда?

А сейчас? Что ж, эта девочка дала ему передышку. Аттал десятки раз твердил царю, что в их семье рождаются одни мальчики. Теперь пусть поостынет. И Филипп, как делал он это на протяжении десяти месяцев, снова отложил решение.

Планируемая им война в Азии постепенно приближалась. Оружие было закуплено и собрано на складах, войска обновились, лошади выезжены; деньги лились рекой: к поставщикам, казначеям, посредникам, клиентам. В хорошо обученной, вымуштрованной, готовой к походу армии ходили легенды о баснословных сокровищах Азии, о щедрых выкупах за плененных сатрапов. Но предчувствия томили: нежные отзвуки, шепотки, искра, улыбка на лице опасности.

Были также и помехи более существенные. Яростная свара, которая могла породить множество кровных распрей, завязалась в винной лавке Пеллы между всадниками из отряда Аттала, состоявшего из его родичей, и теми, кого снова стали называть конницей Никанора, – хотя ни один человек, ценивший свою жизнь, не произнес бы этого имени в их присутствии. Филипп послал за зачинщиками, они молча переглядывались и уклонялись от ответа, пока самый младший, наследник древнего дома, который помнил, что его род сверг чуть ли не десяток царей или помог им прийти к власти, сказал, дерзко задрав бритый подбородок:

– Царь, они клеветали на твоего сына.

Филипп велел безбородому присматривать за собственной семьей; со своим сыном он разберется сам. Люди Аттала, надеявшиеся услышать: «У меня пока нет сына», удалились опечаленные. Вскоре Филипп отправил на запад очередного лазутчика – узнать, что происходит в Иллирии.

В Эпир царь не посылал: Филипп знал, где сейчас Александр. Он получил от сына письмо, которое прекрасно понял: человек чести, Александр зашел в своем служении благородству до последней черты. Эту последнюю черту можно было почувствовать без труда. Филипп ответил с равной сдержанностью. Царица покинула Пеллу по своей воле, из-за своего неуживчивого характера, не претерпев никаких явных оскорблений. Здесь он стоял на твердой почве: не все царские дома Эпира были моногамны. Олимпиада настроила против царя своего сына; вина за теперешнюю ссылку юноши всецело лежала на ней. Письмо не содержало смертельных оскорблений; Александр, в свою очередь, должен был это понять. Но что случилось в Иллирии?

Молодые люди, вернувшиеся из Эпира домой, привезли письмо.

Александр приветствует Филиппа, царя Македонии. Я отсылаю назад, к тебе и их отцам, этих людей, моих товарищей. Они ни в чем не виновны. По своей доброте мои друзья сопровождали царицу и меня в Эпир; прибыв сюда, мы не требуем более их помощи. Когда царица, моя мать, будет восстановлена в своих правах и достоинстве, мы вернемся. До этого я буду действовать по своему усмотрению, не спрашивая чьего-либо позволения.

Передай от меня привет солдатам, которых я возглавлял под Херонеей, и тем, кто был со мной во Фракии. И не забудь человека, которого я спас под Перинфом, во время мятежа аргивян. Ты знаешь его имя. Прощай.

Сидя в своем кабинете, где он обычно просматривал бумаги, Филипп скомкал письмо и швырнул его на пол; потом нагнулся, припадая на больную ногу, поднял, тщательно разгладил и запер в ларец.

Лазутчики один за другим приносили с запада тревожные вести, но ни одного факта, чтобы зацепиться. Всегда одни и те же имена небольшого тесного союза. Птолемей: «Ах, если бы я мог открыто взять к себе мать Александра, сейчас Филипп запел бы по-иному». Неарх: «Александр как хороший моряк, он стал бы капитаном, будь поумнее». Гарпал: «Я никогда не доверял этой хромой лисе, но мальчик распорядился по-своему». Эригий… Лаомедон… Гефестион, что же, куда пойдешь без своей тени. На мгновение Филиппом овладела печальная и негодующая зависть человека, который верит, что всегда искал совершенной любви, но не может понять, что скупился платить по-настоящему.