Читать интересную книгу Небесное пламя. Персидский мальчик. Погребальные игры (сборник) - Мэри Рено

Афины должны были признать гегемонию Македонии; таковы же были условия мира, выдвинутые Спартой шестьдесят лет назад. Но спартанцы перерезали глотки всем пленным, взятым у Эгоспотам, трем тысячам человек; они под звуки флейт разрушили Длинные стены и насадили тиранию. Филипп обещал освободить пленников, не требуя выкупа, не входить в Аттику, а форму правления предоставлял их собственному выбору.

Афиняне согласились, и останки павших были возвращены городу должным образом. Мертвых сожгли на общем погребальном костре, поскольку трупы невозможно было сохранить до дня окончательного установления мира. Пылал огромный костер; целый отряд поддерживал в нем огонь в течение дня; другие подносили трупы; всепожирающее пламя вздымало к небу дым от рассвета до заката, и люди пришли в изнеможение. Погибло более тысячи человек. Пепел и опаленные кости собрали в деревянные лари, за которыми должны были приехать посланцы Афин.

Фивы, измученные и лишенные помощи, сдались без каких-либо условий. Афины открыто выступили как враг, но Фивы, этот вероломный союзник… Филипп занял городскую цитадель, казнил или лишил имущества главарей антимакедонской партии и освободил Беотию. Никаких переговоров не было, мертвых фиванцев быстро сгребли в одну кучу. Воинов Священного Союза положили вместе в братской гробнице по праву героев; покой их охранял мраморный лев Херонеи.

Когда послы Филиппа вернулись из Афин, царь велел передать пленным афинянам, что они свободны, и вернулся к прерванному обеду. Царь еще ел, когда один из гетайров попросил разрешения войти. Воин отвечал за конвой.

– Ну? – спросил Филипп. – Что случилось?

– Государь, они просят свои вещи, – сказал гетайр.

Филипп отложил лепешку, которой подбирал остатки похлебки:

– Просят что?

– Барахло из их лагеря, постели и все такое.

Македонцы открыли рты и выпучили глаза. Филипп хрипло захохотал, сжав ручки кресла и выставив вперед свою черную бороду.

– Они думают, – пророкотал он, – что мы выиграли у них игру в кости? Скажи, пусть убираются.

Когда послышался мерный топот уходящей колонны, Александр спросил:

– Почему бы не пойти дальше? Нам нет нужды разрушать город, они сдадутся, как только увидят наше приближение.

Филипп потряс головой:

– Ни в чем нельзя быть уверенным. Акрополь еще ни разу не сдавался, с того дня, как был заложен.

– Ни разу? – Глаза Александра мечтательно загорелись.

– А когда город пал, это было победой Ксеркса. Нет, нет.

– Да, это правда.

Ни отец, ни сын не заговаривали ни о комосе, ни о том, что Александр в нем не участвовал; каждый радовался деликатности другого.

– Но я надеюсь, ты, по крайней мере, не позволишь Демосфену вновь забрать их в свои руки, – сказал Александр.

Филипп провел по тарелке кусочком хлеба:

– Отними у них этого человека – они обзаведутся его статуей. Живой он не так похож на героя. Что же, ты сам очень скоро увидишь Афины. Я отправляю тебя как своего посла отвезти им погребальные урны.

Александр медленно оглянулся. В течение какого-то мгновения он подозревал, что стал предметом странной шутки. Он не мог представить, что, дважды пощадив Афины, избавив их от вторжения и постоя, отец не отправится в город сам как великодушный победитель, чтобы пожать плоды благодарности. Неужели он стыдился комоса? Или это часть политики? Возможно ли верить ему?

– Послать тебя, – сказал Филипп, – значит проявить деликатность. Меня бы сочли высокомерным. Сейчас афиняне на положении союзников. Может быть, наступит более подходящее время.

Да, Филипп все еще не отказался от мечты. Он хотел, чтобы ворота Афин открылись изнутри. Выиграв войну в Азии и освободив греческие города, царь должен был приехать в Афины на устроенный в его честь пир – не как завоеватель, как почетный гость. А он даже никогда не видел город.

– Хорошо, отец, я еду. – И только после этого Александр спохватился и произнес слова благодарности.

* * *

Александр проехал между башнями Дипилонских ворот, через Керамик. По одну сторону тянулись гробницы прославленных мужей и знати; старые раскрашенные могильные стелы поблекли от дождей и ветра, на новых еще висели увядшие траурные венки с вплетенными в них прядями волос. Обнаженные мраморные вожди гордо поднимали головы, женщины улыбались своему отражению в зеркале, солдат смотрел на поглотившее его кости море. Все они хранили безмолвие. Среди них шумно толкались толпы живых.

Пока еще не была возведена гробница, готовая принять урны с прахом, привезенные длинным погребальным поездом, для них построили павильон. Александр ехал, провожаемый подобострастными взглядами, но за его спиной поднимался пронзительный крик: женщины теснились вокруг катафалков, оплакивая павших. Александр чувствовал, как Букефал вздрогнул под ним; сзади, от могил, кто-то швырнул им в спину комок грязи. Конь и всадник переживали и худшее; ни тот ни другой не удостоили обидчика взглядом. Если ты сражался тогда, мой друг, тебе это мало приличествует, если же нет – еще меньше. Но если ты женщина, я тебя понимаю.

Впереди возвышались отвесные северо-западные утесы Акрополя. Александр пробежал по ним взглядом, гадая, каковы остальные стороны. Кто-то пригласил его на общественный ужин, он вежливо отклонил приглашение. У дороги стоял, опираясь на копье, мраморный гоплит в древних доспехах; Гермес, проводник мертвых, наклонялся, протягивая руку ребенку; жена и муж прощались; двое друзей соединяли над алтарем руки, между ними стоял кубок. Повсюду Любовь в молчании смотрела на Неизбежность. Здесь не было места риторике. Кто бы ни пришел после, эти люди построили великий город.

Александра провели через Агору, чтобы он выслушал речи в зале Совета. Время от времени в ропоте толпы он различал сдавленное проклятие, но партия войны, предсказания которой оказались пустыми, держалась преимущественно в стороне. Демосфен словно растворился в воздухе. Старых друзей, гостеприимцев и защитников Македонии насильно выдвинули вперед; Александр чувствовал себя неловко, но при встрече со знакомыми делал все от него зависящее. Здесь был Эсхин, не дрогнувший, но внутренне готовый дать отпор недовольным согражданам. Филипп явил милость даже большую, чем осмеливалась предрекать партия мира; теперь эти люди возбуждали у сограждан ненависть, как все те, кто оказывается прав. Осиротевшие, разорившиеся, лишенные всего следили за ними недремлющими очами Аргуса, ища и находя в правых проблески торжества. Явились также и люди, подкупленные Филиппом, одни – вкрадчивые, другие – раболепные; эти нашли сына царя вежливым, но туповатым.

Александр ел в доме Демада, в обществе нескольких почетных гостей: случай не располагал к пиршеству. Однако все было воистину по-аттически: неброская элегантность одежд, ложа и столы с совершенным по вкусу орнаментом и полировкой; винные кубки старого серебра, истончившегося от множества чисток; достойные вышколенные слуги; беседа, в которой никто никого не перебивал и не повышал голос. В Македонии сдержанность Александра за столом казалась всем необычной и непонятной, но здесь он внимательно следил за сотрапезниками, стараясь не оплошать.

На следующий день Александр принес в Акрополе жертвы богам города, прося о надежном мире. Здесь баснословная Афина-воительница кончиком копья указывала путь кораблям – где ты была, богиня, или твой отец запретил тебе сражаться, как это было под стенами Трои? Повиновалась ли ты на этот раз? Здесь, в твоем храме, стоит Дева Фидия, сделанная из слоновой кости, в позолоченной одежде; сюда доставляют в течение столетия трофеи и подношения. (Три поколения; всего лишь три!)

Александр вырос во дворце Архелая: прекрасные здания не были для него чем-то новым, он предпочитал говорить об истории. Ему показали оливу Афины, которая, когда персы сожгли ее, за ночь вновь оделась листвой. Персы унесли и древние статуи Освободителей – Гармодия и Аристогитона, чтобы украсить Персеполь.

– Если мы сможем вернуть эти скульптуры, – сказал Александр, – я пришлю их вам. Освободители были храбрыми воинами и истинными друзьями.

Никто не ответил ему. Македонская хвастливость уже давно вошла в поговорку. Стоя на парапете, Александр искал взглядом место, где вскарабкались персы, и нашел его без посторонней помощи; спрашивать казалось невежливым.

Чтобы почтить великодушие Филиппа, партия мира решила установить в Парфеноне статуи царя и его сына. Сидя перед делавшим зарисовки скульптором, Александр думал, что изображение отца будет стоять здесь, и прикидывал, когда же сам Филипп въедет в этот город.

Есть ли что-нибудь еще, спросили Александра, какое-либо место, которое он хочет посетить перед отъездом? «Да, – сказал Александр, – это Академия. Аристотель, мой наставник, бывал там. Теперь он живет в Стагире, мой отец отстроил город и вернул в него жителей. Но я бы хотел увидеть место, где учил Платон».