Как мне было спорить, если я тоже не мог с уверенностью сказать, что прав? Резидент удивленно и нетерпеливо смотрел на нас.
— Профессор считает, — сказал я, — что надо делать здесь.
И мы сделали, как профессор нам велел.
В конце операции Гавриил захотел сам поставить обломки кости в правильное положение. Для этого он растягивал их с большим усилием. Я знал, что это противоречит канонам его метода — он всегда говорил, что все надо делать постепенно.
— Может, не стоит все делать сразу?
— Снова ты за свое?! Я знаю, что делаю!
Не мог же я хватать за руки самого Илизарова.
Снимок показал, что обломки костей были поставлены правильно.
— Вот видишь, все как надо, — удовлетворенно сказал он.
Больного увезли в послеоперационную палату, а я повел нашу бригаду в ресторан. После обеда мы вернулись проверить состояние пациента. Нога была подозрительно бледная. Я предложил Гавриилу:
— По-моему, надо немного ослабить натяжение тканей.
— Я тебе говорю, что все будет хорошо. Но, если хочешь, ослабляй, — недовольно согласился он.
Конечно, у него громадный опыт, но я все-таки сделал что хотел, потом отвез Гавриила на такси и сам поехал домой. Но, как только я вошел в квартиру, позвонил дежурный старший резидент Давид Фельдман:
— Владимир, приезжай скорей! У твоего пациента нарушение кровообращения.
Вот те на! Мои худшие подозрения подтвердились. Я позвонил Гавриилу, что еду в госпиталь.
— Не может быть, излишняя паника. Но я все-таки тоже приеду, меня Светлана привезет.
Когда мы сошлись у постели пациента, Фельдман уже успел ослабить излишнее натяжение тканей, но нога все равно оставалась бледной и холодной, пульс на стопе не прощупывался. Гавриил продолжал приговаривать, хоть и менее уверенно:
— Напрасно молодой доктор ослабил натяжение… Все должно быть хорошо…
На сей раз я позволил себе не послушаться его, велел везти больного в операционную, а сам вызвал сосудистого хирурга.
Мы оперировали всю ночь, сантиметр за сантиметром открывая ход артерии, ища, где и почему остановился кровоток. Из-за рубцов это было совсем непросто. Сосудистый хирург, хороший парень и мой приятель, приходил в отчаяние и два раза предлагал:
— Владимир, мы ничего не найдем, давай закончим операцию.
Но это значило, что мы обрекали пациента на ампутацию. Это была бы не только трагедия для больного, Но и катастрофа для меня и позор для Илизарова. При всей безвыходности положения, я уговаривал коллегу:
— Перед тем как закончить, мы должны исчерпать все возможности.
Под утро мы все-таки нашли, где была закупорена артерия: на месте рубца от прежней операции она была смещена и вместо прямой имела извилистую форму. Поэтому та спица, о которой мы спорили с Гавриилом, прошла ее насквозь и полностью закупорила. Еще два часа ушло на то, чтобы на место разорванной артерии вшить новую, из вены с другой ноги. В результате кровоснабжение восстановилось, нога потеплела. При всем физическом и моральном истощении мы вздохнули легко и радостно. Я позвонил Гавриилу, но не стал ему говорить про ошибку, а просто сообщил:
— Мы восстановили кровоснабжение.
— Вот видишь, я же говорил, что ничего страшного!
Несколько дней нога была в «пограничном состоянии» — то ли придет в норму, то ли начнется гангрена. Все обошлось! Мы с Френкелем обсудили случившееся на конференции, но старались не говорить об этом с Гавриилом. Мне потом пришлось еще раз исправлять то, что мы с ним сделали, но к тому времени он уже уехал в развалившийся Союз.
Это была его последняя операция. Вскоре он скончался…
Наполеон тоже проиграл последнее сражение под Ватерлоо, но остался величайшим из полководцев. И Илизаров остался великим хирургом XX века.
Невидимые миру слезы хирурга
После той нашей операции я долго винил себя: не надо было во всем поддаваться Илизарову. Основной и самый древний закон медицины: НЕ НАВРЕДИ. Мудрецы древности знали, что любое лечение может обернуться опасными осложнениями, вредом больному. Всего опаснее осложнения — в хирургии. У любого хирурга могут быть ошибки и осложнения. Ни для одного пациента нет стопроцентной гарантии от осложнений, каким бы известным ни был его хирург. Он был Мастер, мудрец, но, как говорится, на всякого мудреца довольно простоты. К тому же он был старый Мастер. Хотя опыт хирурга с годами растет, но на каком-то возрастном этапе замедляется скорость реакции и точность движений рук. Хирург, как и музыкант, работает руками. Но в отличие от музыканта хирург не повторяет нечто хорошо отрепетированное. Каждая операция — импровизация. Притом если хороший музыкант возьмет фальшивую ноту — ее мало кто услышит, если хороший хирург сделает одно неверное движение — это может свести на нет всю операцию. Так и получилось в нашем случае.
Я узнал Илизарова как блестящего хирурга тридцать лет назад, когда в 1965 году учился у него в Кургане. Любо-дорого было ассистировать ему: все его движения на операциях были точные, быстрые, рассчитанные. Он буквально за двадцать минут заканчивал операцию, на которую у другого могло уйти два часа. И даже еще три года назад, когда я приехал к нему в Курган с группой американских хирургов и опять ассистировал ему, его хирургическая техника производила хорошее впечатление. Но хирурги стареют, как и все. Из их рук и из мозга уходит то, что было раньше. А он ко времени той последней операции, был уже больной человек, что потом подтвердила его скорая смерть. К тому же Илизаров был гость-хирург в нашем госпитале, ему импонировали авторитет и уважение, и хотелось показать себя перед американцами в лучшем свете. Поэтому он не хотел допустить никаких сомнений в своих действиях. Такое поведение называется «хирургический эгоизм», и оно нередко приводит к ошибкам. Ему было неприятно, что я его поправлял — он сам указал мне, я последовал его указке и совершил ошибку.
Хирургия — это не два-три часа операции, это почти круглосуточное напряжение мысли и воли. Большинству людей хирург представляется в упрощенном героическом виде: приходит, касается скальпелем больного, как волшебной палочкой, — и спасает. Но только сами хирурги знают, до чего это не соответствует реальности. Мало есть сфер человеческой деятельности, где профессионалам приходится переживать столько тяжелых огорчений и стрессов, сколько достается на долю хирургов. Когда-то в молодости я усвоил одну мудрость: в каждой ошибке старайся обвинять только себя, а никого другого — ищи, в чем ты сам виноват. Я был виноват, что не сумел отговорить Илизарова от того опасного движения…