Пока медленно оживала нога моего пациента, я проходил через процесс волнений, огорчений и отчаяний. Это можно назвать — «невидимые миру слезы хирурга». Бездушных хирургов нет (или они очень редки). Хирурги переживают за своих больных, особенно за тех, у кого возникли осложнения, и глубоко страдают, если эти осложнения возникли по их вине. Каждый думает: как я мог это сделать? Как исправить осложнение? Это я запомнил с самой первой своей операции в 1953 году, в Петрозаводске, где работал после окончания 2-го Московского медицинского института.
Мне было 24 года, я дежурил в травмпункте, куда привезли пожилого рабочего. Он случайно ударил топором по четырем пальцам своей левой кисти. Пальцы болтались на тонких перемычках мягких тканей. Самым простым решением было полностью ампутировать пальцы. Я мыл руки в эмалированном тазике в той же маленькой перевязочной комнате, где на столе лежал мой пациент, и думал: что делать? Пострадавший посмотрел на меня с улыбкой:
— Вы, доктор, похожи на моего младшего сына.
— Сколько их у вас?
— Четверо. И всем им я дал образование, работая этими вот руками. Двое стали врачами. Да, жалко руку… Что, доктор, отрезать будете?
Меня как током ударило: нет, не могу я отрезать ему пальцы, я обязан их пришить! Хирург я был неопытный, инструменты примитивные. Так что операцию делал на одном энтузиазме и, хотя долго старался, сделал все плохо. Старшие меня ругали:
— Что ты наделал? Пальцы не приживутся, начнется гангрена, придется ампутировать всю руку.
Как я тогда переживал! Мне представлялось: рабочему отрезают руку по самый плечевой сустав… он и его четверо детей меня проклинают… главврач выгоняет меня из больницы… я никогда больше не буду хирургом…
Но я старался скрывать от больного «слезы своей души», проверял состояние его руки по нескольку раз в день, сам менял повязки с мазью Вишневского (единственное, что было тогда в арсенале). Я тогда понял: как бы хирург не переживал, перед своим больным и его родными он всегда должен выглядеть спокойным и уверенным. Как актер на сцене, хирург в больничной палате не имеет права показывать свои эмоции.
А пальцы опухли и посинели, хотя на концах были теплые. Я всматривался — не началась ли гангрена? Так продолжалось три недели. Но вот отек стал спадать, они порозовели и — что же? — прижились!
Так моя чувствительная душа получила первое представление о переживаниях хирурга. То были невидимые миру слезы хирурга, которые выжгли на моей совести рубцы профессиональной горечи. А ведь бывает и намного хуже — когда пациенты умирают от осложнений…
С тех пор прошло почти сорок лет. И хотя я был удачливым хирургом, никто после моих операций не умер и не остался инвалидом, но много было у меня бессонных ночей и глубоких переживаний. И все — не показывая вида, твердо помня: хирург не имеет права давать волю эмоциям!
И вот опять все повторилось. Как принято, я должен был доложить об этом случае на конференции хирургов. Я не упоминал имени Илизарова, хотя все знали, что он участвовал в операции. Чтобы не показалось, что я стараюсь прикрыться его именем, я лишь изложил факты, показал слайды, которые мы сделали на операции, нарисовал схему извилистого хода артерии в глубине рубца, через которую прошла спица. Но Виктор Френкель, учитывая настроения некоторых, решил защитить Гавриила:
— Владимир должен был слушать Илизарова, своего ментора. У кого же не бывает нелепых ошибок?
Он напомнил, что много лет назад подобный случай произошел в нашем госпитале с другим знаменитым хирургом из Англии.
Но одно дело бывает давать объяснения коллегам — и совсем другое в суде. Больше половины американских хирургов проходят через это. Суды прибавляют немалую долю к невидимым миру слезам докторов. Моя «страховка от ошибок», как заведующего отделением, покрывала меня на сумму до пяти миллионов. Пациенты, как правило, просят больше, но соглашаются и на то, что им дают. Нет никаких точных расценок, все зависит от искусства адвокатов — со стороны пациента и со стороны доктора. Но окончательное решение выносят присяжные, а это подбор случайных людей, некомпетентных в медицине, легко поддающихся эмоциям. На суде доктор должен быть предельно честным и открытым, не приведи бог что-нибудь скрывать и искажать — это обязательно выявится. Тогда процесс будет проигран.
Суды над докторами подробно описывают в прессе и показывают по телевидению. Поэтому общественное мнение американцев не на стороне докторов. И бывает немало случаев нелепых судов и несправедливых решений.
Отношения врач — пациент в сегодняшней Америке сильно отличаются от их отношений в старые времена и от отношений в России и других странах. Раньше пациенты относились к своим докторам, особенно к хирургам, с полным доверием. А доктора лечили пациентов, не думая только о том, сколько они за это получат. Мой отец повторял старую врачебную поговорку: «Врач любит своего пациента даже больше, чем пациент любит врача». Но теперь эти отношения сильно коммерциализировались. Доктора принадлежат к богатейшим людям — после банкиров, бизнесменов и юристов. Люди, став из пациентов клиентами, платя за медицинские услуги, все реже испытывают к врачам простое чувство благодарности. В глазах многих хирурги перестали быть «избавителями», наоборот, к ним относятся подозрительно: а нужна ли операция? Потому что врачи и впрямь нередко делают так называемые ненужные операции.
Моя Ирина очень просто и точно сформулировала ситуацию:
— В России я боялась, что доктор мне не сделает чего-то, что мне надо; в Америке я боюсь, что доктор сделает мне больше, чем надо.
Судить докторов, особенно хирургов, в США стало просто модой. Но, по статистике, доктора все-таки выигрывают более чем в трети процессов.
Нет никаких универсальных рецептов, как избежать судов. Однако есть рекомендации, которые помогают докторам выиграть их. Доктор должен иметь деловые отношения со своими пациентами. Быть просто добрым и внимательным ничего не значит, потому что больных и юристов это не трогает. Доктор обязан отвечать на вопросы больных, предупреждать о возможных осложнениях и обязательно заисывать весь ход лечения в историю болезни. Не все это делают и бывают наказаны — юристы на суде обвиняют врачей в невнимательности и пренебрежении.
Самая надежная гарантия защиты докторов — письменный договор, consent. Без него нельзя лечить ни в офисе, ни в госпитале, ни, тем более, делать операцию. В договоре должно быть подробно указано, что предстоит врачу сделать для лечения больного, и он подписывает его в присутствии свидетеля. Такие договоры были предложены давно как защита пациента от доктора, который почему-либо может сделать больше, чем нужно. Теперь правильно составленный договор служит для защиты доктора от пациента. Старую поговорку можно изменить: «Врач не доверяет своему пациенту даже больше, чем пациент боится врача».