Читать интересную книгу Гонимые - Исай Калашников

Мягкие сумерки опускались на землю. Ночные дозорные уезжали в степь.

От реки двигалась повозка, запряженная одним конем. Медленно поворачивались тяжелые высокие колеса. Рядом с повозкой, подгоняя коня хворостиной, шагал высокий мужчина. Увидев Оэлун, он сбился с шага, торопливо перешел на другую сторону повозки. Она почему то сразу догадалась, кто это, пошла наперерез, остановила коня.

— Ты почему здесь? Ты зачем пришел? С чем пришел?

Чиледу почесал ногу о ногу, виновато сказал:

— Я здесь давно.

— Ты что-нибудь замыслил против моего сына?

Она со страхом ждала ответа и не знала, что сделает, если Чиледу пришел в курень как враг. Он черканул хворостиной по земле, устало усмехнулся.

— Не меня надо бояться твоему сыну. Я попал в плен к вашим воинам.

— Это когда разбили меркитов?

— Ага. Я не хотел встречи с тобой.

Оэлун с облегчением вздохнула.

— Ты можешь уехать к своим. Я дам тебе коня и седло.

— Мне некуда ехать, Оэлун. Но ты не беспокойся, я не буду мешать тебе.

— Ты где живешь? Что делаешь?

— У Тайчу-Кури. Он делает стрелы.

— Знаю. Это сын Хучу. Его отец погиб, защищая мой улус.

Чиледу беспокойно оглянулся.

— Я поеду, Оэлун. Хатун не к лицу говорить на дороге с рабом.

Он ударил хворостиной коня. Повозка скрипнула, покатилась. Чиледу шагал, опустив широкие плечи. Длинные, давно не стриженные волосы свешивались на уши, на затылок.

Оэлун медленно пошла к своей юрте. В душе была сосущая пустота.

Подъехав к юрте, Чиледу распряг коня. К нему подбежал Олбор, бросился на руки. Чиледу подкинул его высоко над головой. Мальчик взвизгнул, дрыгнул ногами.

— Еще!

— Хватит с тебя и этого. — Чиледу опустил его на землю, погладил по голове. — Оба мы с тобой дети горя.

— Ты не дети, — поправил его Олбор. — Ты — мой отец.

Из юрты выглянула Каймиш.

— Мы ждем тебя, Чиледу. Пора ужинать.

В юрте горели жирники. При их свете Тайчу-Кури приклеивал к древкам оперение. В берестяной качалке ворочался сын Тайчу-Кури и Каймиш — Судуй.

Каймиш сняла с котла деревянную крышку, отворачиваясь от облака пара, выложила куски мяса в корытце.

— Тайчу-Кури, бросай работу.

— Иду! — Тайчу-Кури отбросил со лба волосы, отвел руку с оперенной стрелкой, улыбнулся. — Хорошо сделал. Молодец Тайчу-Кури.

— Расхвастался! — притворно строго сказала Каймиш.

— А что? Ты меня никогда не хвалишь. Чиледу — тоже. Что делать? Хвалю сам себя. Олбор, я делаю хорошие стрелы?

Мальчик шмыгнул носом.

— Хорошие.

— Во! Всегда и всем так говори! — Тайчу-Кури поддернул рукава халата, наклонился над мясом, вкусно почмокал губами. — Джэлмэ прислал целое стегно. Любит меня Джэлмэ. Хан Тэмуджин тоже. Другие и сухого хурута не едят досыта, а у нас мясо.

— Ну, хвастун! Ох, и хвастун! — сказала Каймиш. — Можно подумать, что мы каждый день мясом объедаемся.

— Чего захотела — каждый день… Олбор, я не хвастун?

— Нет.

— Молодец! Ну и молодец! — Тайчу-Кури взял кость, выбил из нее на нож столбик студенистого мозга, протянул Олбору. — Вот тебе маленькая награда за хорошие слова. А твой отец делает плохие стрелы, да? Скажи, плохие, еще дам.

Олбор поглядывал то на Тайчу-Кури, то на Чиледу, молчал.

— Ну! Не хочешь? Тогда скажи, что эта тетя плохая тетя.

— Она хорошая, — насупясь, сказал Олбор. — Отец хороший.

Тайчу-Кури рассмеялся.

— Ну, умница! Вот умница! Правильно, Олбор! Ты славный парень, Олбор!

Каймиш шлепнула ладонью по спине мужа.

— Помолчи немного! С утра до вечера тебя только и слышно. Мало того во сне всю ночь бормочешь.

Лениво, без охоты, теребил Чиледу зубами твердое, жилистое мясо, размышляя о встрече с Оэлун. В последнее время думы редко выходили за пределы этой юрты. Тут он нашел то, что встречал так редко, — дружелюбие, неистощимую приветливость. Порой казалось, что до этого все время брел по сыпучим снегам, коченея от холода, и только сейчас прибился к теплу очага, начал отогреваться. Эти люди стали до боли родными, бесконечно своими.

Встреча с Оэлун может все изменить. Если она захочет, он принужден будет покинуть курень. Правда, она вроде бы успокоилась, когда узнала, что он всего лишь пленный раб, а не подосланный соглядатай, но тревога за детей может оказаться сильнее благоразумия. Для Оэлун, для ее детей он чужой. Но что он может сделать им худого? Ну, а если бы мог?

Тайчу-Кури выпил чашку супа-шулюна, лег на войлок, надулся, показал Олбору на свой живот.

— Бей!

Мальчик сжал кулак и стукнул.

— Крепко? Сиди и ешь. Как твое пузо станет таким же тугим, ложись спать. Делай так каждый день — багатуром вырастешь.

Немного передохнув, Тайчу-Кури снова принялся прилаживать оперение к стрелам. Каймиш осуждающе покачала головой.

— Хватит тебе, Тайчу-Кури! Скоро от работы горбатым станешь.

— Моя жена Каймиш! Послушай поучительное слово своего мужа. Живет человек, будто собака, потерявшая своего хозяина. Он вечно голоден, любой его может избить, убить. И вдруг ему привалило счастье — ешь, как нойон, пей, как нойон, спи, как нойон. Что я должен делать? Валяться на войлоке, смотреть хорошие сны и обрастать жиром? Я должен, жена моя Каймиш, прилежной работой отблагодарить нашего Тэмуджина.

Поправив на камне нож, Чиледу стал очищать заготовленные для стрел палки от коры. Тонкие стружки на светлом лезвии ножа свивались в крутые кольца. Олбор подбирал их и наматывал на пальцы. С острого, как копье, пламени жирника стекала черная струйка дыма. Почти каждый вечер они сидели вот так — работали, разговаривали. В этих вечерах было для Чиледу что-то праздничное, что-то такое, чего он тоже не знал раньше. Сейчас, слушая рассуждения Тайчу-Кури, он с удивлением подумал: сын Оэлун, сам того не ведая, сделал для него столько хорошего, сколько не сделал ни один человек. Не будь его, давно бы издох в собачьей берлоге, заживо съеденный блохами. Напрасно опасается Оэлун, что он может стать врагом ее сыну.

Только человек, потерявший совесть, может за добро платить злом. И не в этом лишь дело. Кто станет вредить Тэмуджину, тот будет разрушать покой этой юрты, слаженную жизнь ее молодых хозяев.

Перед сном Чиледу вышел из юрты. В курене мерцали огни дымокуров, у коновязей фыркали лошади. Низко над головой висели яркие звезды. Чиледу понял, что сам он никогда не покинет этого куреня. Если понадобится, будет защищать Каймиш и Тайчу-Кури, Олбора и Судуя, Оэлун и ее детей…

Глава 5

— Проснись! Проснись же скорее!

Джамуха сел, открыл глаза. Уржэнэ зажигала светильники, к чему-то испуганно прислушивалась. В юрте висела сухая горькая пыль, за стенами шумел ветер, хлестал песком по войлоку — горячий ветер Гоби.

— Что такое?

— В курене неспокойно…

В шорохе ветра он уловил лай собак, топот копыт, крик людей. Звуки были смятые, едва различимые — потеха злых духов? Джамуха сунул босые ноги в гутулы, надернул халат, затянул пояс с мечом, выскочил из юрты. Ветер рванул полы халата, сбил шапку, швырнул в лицо колючий песок. Голоса людей стали слышнее. Неужели враги? Недавно он откочевал от Тогорила, поселился между нутугами Таргутай-Кирилтуха и Тэмуджина, зная, что рано или поздно эти двое схватятся… Неужели поставил себя под удар?

— Караульный!

Напряженный голос караульного донесся откуда-то из-за юрты:

— Я тут!

— Иди сюда. Что происходит в курене?

— Не знаю. Наша стража не подавала знаков.

— Какие сейчас знаки, пустая твоя голова! Веди коня!.. Нет, стой!

Ветер на мгновение стих, и он совсем рядом услышал стук копыт. Из темноты на него надвинулась морда лошади, обдала лицо влажным дыханием.

Отступив, выдернул меч.

— Кто такой?!

— Это я, твой нукер Курух… Беда, повелитель! Твой брат Тайчар…

Подъехали еще люди. Звон стремян, оружия, сопение коней заглушили последние слова Куруха.

— Заходите в юрту.

Глаза, забитые песком, слезились. Огни светильников расплывались маслеными пятнами. Уржэнэ, одетая, бледная, стояла посередине юрты, держала в руках его боевой шлем. Нукеры молча внесли в юрту что-то длинное, завернутое в грязную попону, положили на пол. Ветер рванулся в двери, смахнул огни светильников. Джамуха выругался.

— Я сейчас! — сказала Уржэнэ.

Она разгребла горячие угли очага, вытянув губы, подула на них. Пламя скакнуло на сухие травинки. Взяв зажженный светильник, Джамуха поднял его над головой. Попону уже развернули. На ней, вытянув вдоль тела безжизненные руки, лежал Тайчар.

— Что с ним?

Толкнув кому-то светильник, он опустился на колени, повернул голову Тайчара. Полуприкрытые глаза брата мертвенно отражали свет, правый висок, щека были черными от запекшейся крови. Неверными, непослушными руками Джамуха раздвинул воротник халата, припал ухом к оголенной груди, тут же выпрямился. Все нукеры, опустив глаза, стояли на коленях.