Розмэри Сатклиф
Орел девятого легиона
ГЛАВА 1
ПОГРАНИЧНАЯ КРЕПОСТЬ.
От Фоссвея на запад, в сторону Иски Думнониев, пошла обыкновенная британская дорога с колеей: слегка расширенная, кое-как вымощенная, в самых разъезженных местах схваченная бревнами, но в остальном мало изменившаяся с прежних пор; она вилась между холмами, уходила вглубь, вторгаясь в дикие, необжитые края.
Дорога была оживленной, кто только ни ступал по ней на ее веку: торговцы верхом на лошадях, везшие в дорожных вьюках бронзовое оружие и необработанный желтый янтарь; сельские жители, перегонявшие из деревни в деревню косматых коров или тощих свиней; изредка – группы рыжеволосых варваров с дальнего запада; даже бродячие арфисты и знахари, лечащие глазные болезни, а то и легконогий охотник в сопровождении громадных овчарок; время от времени появлялся фургон, доставлявший продовольствие римским гарнизонам. Всех перевидала дорога, в том числе и римские когорты, перед которыми расступались все остальные путешествующие.
Сегодня по дороге двигалась вспомогательная когорта в нагрудниках из кожи; она шла мерным легионерским шагом, позволяющим делать по двадцать миль в день от Иски Силуров до Иски Думнониев: новый гарнизон спешил на смену старому. Они шагали вперед, и дорога то выходила на гать, лежавшую между сырым болотом и пустынным горизонтом, то ныряла в густой лес, где местные жители охотились на кабанов, а то выводила на открытое нагорье, где гулял ветер и росли дрок да колючий кустарник. Так, ни разу не сбившись с шага, без единого привала, шла маршем центурия за центурией; солнце освещало знамя, которое несли впереди, а позади тучей клубилась поднятая пыль, окутывая вьючный обоз.
Колонну возглавлял старший центурион, командир когорты; гордость, светившаяся на его лице, говорила о том, что он командует когортой впервые. А гордиться, как он решил давно и бесповоротно, было чем: шесть сотен светловолосых великанов, набранных из племен Верхней Галлии, от природы наделенных азартом барса, в результате долгой муштры превратились в лучшую, по его мнению, вспомогательную когорту, какую когда-либо придавали Второму легиону. Когорту присоединили совсем недавно, солдаты еще не имели случая проявить себя в бою, на древке знамени не было еще никаких знаков почестей – ни позолоченного лаврового венка, ни венца победителя. Почести еще предстояло завоевать – и не исключено, что именно под его командованием.
Командир являл собой полную противоположность солдатам: римлянин до кончиков ногтей, сухощавый, мускулистый, смуглый в отличие от ширококостных и светлокожих легионеров. В его оливково-смуглом лице не было ни одной мягкой черты, оно было бы резким и суровым, если бы не насмешливые морщинки вокруг глаз и у рта. Между прямыми черными бровями виднелся маленький выпуклый шрам – знак того, что он выдержал испытание и достиг ступени Ворона Митры[1].
Еще год назад центурион Марк Флавий Аквила и отношения не имел к легионам да легионерам. Первые десять лет он тихо прожил вместе с матерью в родовом поместье недалеко от Клузия[2], пока отец его нес службу в Иудее, в Египте и здесь, в Британии. Они с матерью собирались уже ехать к отцу сюда, но незадолго до поездки в Британии взбунтовались северные племена, и легион его отца, Девятый Испанский – отправился усмирять их… да так и не вернулся назад.
Мать его в скором времени умерла, и, повинуясь ее желанию, он перебрался в Рим к своей тетке, довольно глупой женщине, чей муж, тучный римский чиновник, до противности кичился своим богатством. Марк терпеть его не мог, и чиновник платил ему тем же. На все они смотрели разными глазами. Марк принадлежал к роду потомственных военных из сословия всадников[3], к одному из тех семейств, которые в отличие от прочих, отказавшихся от своей профессии и занявшихся торговлей и финансовыми операциями, сохранили свой прежний образ жизни и оставались бедными, но гордыми. Чиновник же происходил из семьи чиновников, и его жизненные принципы были совсем иными, чем у Марка. Ни у того, ни у другого не было ни капли желания понять друг друга, и оба вздохнули с облегчением, когда Марку исполнилось восемнадцать и он получил право просить о должности центуриона.
Сейчас, выступая впереди когорты и щурясь от яркого солнца, Марк даже усмехнулся при воспоминании о том, с какой трогательной радостью прощался с ним толстый чиновник.
(«Хруст-хруст-хруст» – мерно раздавалось позади…)
Он попросился в Британию, хотя это означало службу во вспомогательной когорте, а не в боевой, потому, что там, окончив срок военной службы, осел старший брат отца. Но больше из-за самого отца. Если когда-нибудь и станет что-то известно о пропавшем легионе, то скорее всего – в Британии, и вдруг да Марку самому удастся разыскать его следы.
Он поймал себя на том, что, шагая по дороге в Иску Думнониев в медовых лучах заходящего солнца, он постоянно думает об отце. Он живо помнил худощавого смуглого человека с веселыми морщинками в углах глаз, который время от времени наезжал домой и учил Марка удить рыбу, играть в игру «сколько пальцев» и метать копье. Особенно ярко ему запомнился последний приезд отца. Его только что назначили командиром Первой когорты Испанского легиона, а это означало, что он становится хранителем орла и кем-то вроде помощника командира легиона. Отец ликовал, точно мальчишка. Но у матери был встревоженный вид, как будто она знала наперед…
– Что бы это был любой другой легион! – воскликнула она тогда. – Ты сам мне говорил, у Испанского дурная слава.
А отец ответил:
– А я бы не взял никакой другой, если бы и мог выбирать. Впервые я получил под команду когорту именно в Испанском, а в какой легион попадешь сначала, тот и останется у тебя в сердце, и все равно, какая у него слава – дурная или добрая. Теперь, когда я стану командиром Первой когорты, мне, может, и удастся поправить его репутацию…
И он со смехом обернулся к сынишке:
– Скоро придет и твой черед. Испанскому легиону выпали на долю черные дни, но мы с тобой сделаем из него толк.
Мысленно перенесясь на несколько лет назад, Марк вдруг припомнил, что глаза у отца тогда горели особенно ярко, как горят они у воинов перед боем. И еще – солнечный луч вдруг упал на большой, с трещинкой, изумруд, который отец всегда носил на пальце, и высек из камня зеленый огонь. Забавно, как всплывают в памяти такие детали, – казалось бы, мелочи, а чем-то они важны человеку.
(«Хруст-хруст-хруст» – мерно раздавалось позади…)
Хорошо бы дядя Аквила походил на своего брата, отца Марка. Дядю он пока не видел: после строевой муштры он прибыл в Британию поздней осенью, в слякоть, под мокрым снегом, и его прямиком послали в Иску. Но от дяди он получил несколько неопределенное приглашение провести отпуск у него в Каллеве, когда дело дойдет до отпуска. Так что хорошо бы дяде походить на своего брата.
Хотя едва ли им приведется много встречаться. Пройдет немного лет, и Марка, вероятно, переведут служить в другую провинцию – ведь центурионы когорт редко продвигаются по службе, оставаясь в одном и том же легионе.
Продвижение по службе… от теперешнего звания до чина его отца, то есть до командира Первой когорты. А дальше что? Для большинства на этом карьера заканчивается. Но для отдельных выдающихся личностей, которые шли дальше, – как, например, собирался сделать Марк – пути расходились. Можно стать комендантом крепости, как когда-то дядя Аквила, а можно, послужив в преторианской гвардии[4], попытался получить под команду легион. Командир легиона почти всегда находится в звании сенатора, не имея за плечами никакого военного опыта, кроме годичной службы в качестве трибуна в пору юности. Однако по давней традиции два Египетских легиона составляют исключение из правила. Ими командуют профессионалы, и именно Египетский легион был сияющей мечтой Марка, сколько он себя помнил.
Но в один прекрасный день, когда он покончит с легионерской службой, завоюет себе имя и станет префектом Египетского легиона, он вернется домой, в этрусские холмы, и выкупит старое родительское поместье, – которое безжалостно продал толстый чиновник, чтобы возместить потраченное на Марка. Марк ощутил буквально физическую боль в сердце, вспомнив на мгновение залитый солнцем двор, весь в дрожащих тенях от голубиных крыльев, и дикую оливу в центре раздваивавшегося здесь речного потока; на корнях этой оливы он однажды нашел нарост, напоминающий по форме птичку. Он отрезал нарост новым ножом (подарок отца) и с большим увлечением целый вечер прилежно обрабатывал его, вырезая на нем перышки. Птичка цела до сих пор,
Дорога плавно пошла на подъем, и вдруг впереди открылись Иска Думнониев и Красная Гора, увенчанная крепостью, – черный силуэт на фоне вечернего неба. Марк рывком вернулся к действительности. Поместье в этрусских холмах подождет, пока он прославится и устанет, сейчас главное – достойно выполнить свой долг на первом порученном ему посту.