их деятельность во время продолжительного крейсерства до сражения и при исправлении повреждений судов после оного почтительнейше прошу исходатайствовать денежное награждение для всех и знаки Георгия Победоносца...» Примечательны заключительные слова рапорта: «Осмеливаюсь присовокупить, что таковое ходатайство вашей светлости поставляю выше всякой личной мне награды». Скромность Нахимова была общеизвестна, в рапорте о сражении он ничего не сказал о себе. Как заметил хорошо его знавший Э. И. Тотлебен, «для Павла Степановича его собственное я положительно не существовало».
Конечно, награду Нахимов получил: орден Святого Георгия 2-й степени. В рескрипте императора, который с восторгом узнал об исходе сражения, говорилось: «Истреблением турецкой эскадры при Синопе Вы украсили летопись русского флота новою победою, которая навсегда останется памятною в морской истории».
Когда закончился карантин и все съехали на берег, Нахимова встретил его «любезный Мишустя». В 1853 году Рейнеке тяжело заболел, врачи стали настаивать на поездке за границу для лечения. Неизвестно, что именно посеяло в нём сомнение в необходимости заграничной поездки, — отсутствие средств или неудачный опыт лечения Нахимова, — но вместо Европы Рейнеке поехал в Крым. В июне 1853 года он добрался до Николаева и был изумлён увиденным: новые верфи, адмиралтейство, портовые сооружения привели его в восторг. Прожив две недели в Николаеве, Рейнеке отправился в Севастополь к Нахимову. Однако виделись они редко: Нахимов готовился к войне и был поглощён делами эскадры. Впрочем, и сам Рейнеке отдыхать не очень-то умел. В Крыму он совмещал лечение со службой и составлял проект управления портовыми сооружениями Севастополя и Николаева, а также по просьбе Корнилова занимался устройством станций метеорологических наблюдений257.
В дневнике, который Рейнеке вёл педантично, день за днём, есть немало подробностей о жизни Нахимова с ноября 1853-го по май 1854 года. Сохранил он и приказы Нахимова, и адресованные ему письма; даже ответы на эти письма занятой Нахимов порой просил сочинить друга. Генерал-майор Рейнеке, человек эрудированный, руководитель русской гидрографии, член-корреспондент Академии наук, дал высокую оценку сражению: «Следствия Синопской битвы весьма важны не по героизму моряков наших, имевших превосходные силы, но по влиянию на общий ход войны: 1. Турки лишились хотя и небольшой, но лучшей части своего флота с 3000 матросов, назначенного беспокоить наше кавказское побережье и коммерческие порты. Истребление этих судов успокоило Кавказ, Одессу и Феодосию. 2. Нравственная отвага турок, возбуждённая первыми их успехами на Дунае и на кавказских границах, должна ослабнуть, а дух наших войск и флота — возвыситься. 3. Англичане и французы должны теперь решить — берут ли они явно сторону турок или отказываются от своего вмешательства»258. Конечно, об этих последствиях они с Нахимовым не раз говорили.
В мемуарной литературе сохранилось несколько упоминаний о том, как Нахимов мрачнел, когда при нём вспоминали о Синопе. Обычно это объясняют так: после Синопа последовала осада Севастополя; выходит, уничтожением турецкой эскадры Нахимов втянул страну в большую войну.
Но к моменту разгрома турецкой эскадры война шла уже пять месяцев, и не совсем успешно для России, особенно на Балканах. На Дунае русские войска 23 октября отступили с потерями после боя у Ольтеницы. Лучше обстояли дела на Кавказе, но и там победа при Баяндуре 2 ноября далась тяжело, потери составили 800 человек. Правда, спустя четыре дня у села Ахалцих пятитысячный отряд под командованием генерала от кавалерии князя И. М. Андронникова разгромил двадцатитысячный турецкий корпус Али-паши. И всё же решающих успехов пока не было. И вот случился Синоп.
Лишившись значительной части флота и тяжело пережив эту катастрофу, турки не осмеливались более отправляться к побережью Кавказа. Результат — взлёт цен на невольничьем рынке. Турки говорили, что черкесские рабы и особенно рабыни для гаремов и публичных домов так вздорожали, что хоть не выходи на базар человеку со скромными средствами — не подступиться.
Особенно много жалоб английскому послу Стратфорд-Каннингу поступало от турецкого министра иностранных дел Мустафы Решид-паши — его жена владела большим предприятием по скупке молодых женщин, что было известно всем европейским дипломатам в Константинополе, но стыдливо замалчивалось. Французские и английские газеты чаще писали не о турецкой работорговле на Чёрном море, а о необходимости защиты от русских «варваров» турецкой культуры, «богатой, хотя и несколько своеобразной» 259.
В Европе о Синопе стало известно через неделю, и Англия «огласилась воинственным воплем». Газеты и журналы теперь писали только о России, русском флоте и Синопе, поднимая до небес свои тиражи и увеличивая доходы. Иван Шестаков находился в то время в Лондоне, читал газеты и лично видел происходящее: «Незавидна была доля русского сердца, бившегося на берегах Темзы; некоторые из наших соотечественников, жившие в то время в Англии, пытались отклонить общее мнение от пагубного заблуждения. Тщетно! Свобода тиснения (печати. — Н. П.), английская терпимость, филантропия — всё стало пустым словом. В припадке ярости холодные дотоле британцы отвергали всякое рассуждение, и безумие реяло по торжищам нового Карфагена»260. И благо бы корреспонденты рассказывали о происшедшем прямо и с откровенностью, пусть даже с благородным негодованием — так нет, печать наполнилась ложью и клеветой, очернительством главного виновника события — Нахимова, который якобы внезапно и вероломно, под английскими флагами, напал на турецкий флот. (Как можно напасть внезапно, неделю крейсируя у Синопа? Осман-паша мог выйти в море и всей силой навалиться на три корабля Нахимова, пока им на помощь не подоспел Новосильский с эскадрой. Что касается чужих флагов, то такие фокусы водились обычно за турками; во всех шканечных журналах эскадры Нахимова есть записи о поднятии российского флага.) Газетчики объясняли: Осман-паша потому-де не мог выйти в море, что силы были неравны, к трём кораблям Нахимова приписали ещё шесть фрегатов, от шести до восьми малых судов и несколько пароходов, увеличив его огневую мощь в два раза; но даже при таком раскладе сил Нахимов напасть на турок всё же не решился, пока не подоспело подкрепление, и начал бой только при трёхкратном превосходстве. (Когда Нахимов отправлял в Севастополь два потрёпанных штормом корабля своей эскадры, то в рапорте Меншикову написал: дождавшись обратно этих или двух других, он «не задумается атаковать». Вряд ли в этом стоит сомневаться. Но идти в сражение с тремя кораблями против двенадцати — значит напрасно пролить кровь и ничего не добиться, в этом доблести мало.)
Ещё одно обвинение — в сожжении Синопа. Не намеренное — просто русские артиллеристы стреляют так плохо, что их ядра вместо турецких кораблей попадали по городу. Понятно, что в тех статьях нет ни слова о береговых батареях. Но