ещё, — рапортовал Нахимов, — я увидел, что семь турецких фрегатов и три корвета расположены были лунообразно под прикрытием четырёх батарей: одной об восьми и трёх о шести орудиях; за боевой линией стояли два военные турецкие парохода и два транспорта, а в глубине залива два турецкие купеческие брига и купеческая шхуна под ионическим флагом[51]».
Две колонны эскадры начали разворачиваться веером. На кораблях уже смачивали и посыпали песком палубы перед боем, опускали сукно над пороховыми камерами, комендоры взялись за шнурки ударных замков орудий... Все в напряжении, все ждут — но турки пальбы не начинают. Почему?
Чтобы парусному кораблю встать на якорь, нужно притормозить; скорость гасят, убирая паруса. Вот турки и ждали, когда на русской эскадре раздастся команда и матросы ринутся по вантам наверх. Но Нахимов, чтобы сберечь людей, дал сигнал не убирать паруса, а только взять на гитовы и горденя, то есть подтянуть паруса к реям с палубы. Это было очень рискованно: если корабль не сможет уменьшить скорость, его снесёт к турецкому берегу. Вот почему перед боем Нахимов так подробно инструктировал командиров о том, что нужно бросать лоты — «неприятель может перейти на мелководье»; о том, как должно травить якорные цепи, какой длины заводить канаты, как становиться на шпринг при разных ветрах. Все ситуации предусмотрел адмирал, но выполнить его указания могли только командиры, уверенные в своих экипажах.
Когда русские корабли начали занимать свои места, становиться на якоря и разворачиваться бортом к берегу, турки открыли огонь. Было 12 часов 20 минут. «Они воображали, что бросив якоря, мы пошлём людей по реям убирать паруса, а потому орудия их были наведены по мачтам, и первый залп не причинил нам почти никакого вреда. Потом под нашим огнём и при густом дыме им было трудно взять верный прицел. Этим только и можно объяснить наш сравнительно малый урон. Что было первые пять, десять минут, сказать трудно, — вспоминал мичман Сатин. — Мы стреляли, по нас стреляли. Не только в батареях, но даже с палубы ничего от дыма не было видно».
Первые выстрелы были направлены преимущественно на флагманский корабль и «Париж», им досталось более других. «Императрица Мария» была буквально засыпана ядрами и книппелями. Английские офицеры прекрасно подготовили турецких комендоров — те стреляли настолько метко, что вскоре на флагмане осталась целой только одна ванта. Была перебита большая часть рангоута и стоячего такелажа, сильно пострадали кормовая часть, палубы, галереи, а всего после боя в наружной обшивке насчитали 60 пробоин!
Флагман открыл ответный огонь практически одновременно с турками — в 12.28; он «шёл вперёд, действуя батальным огнём по судам, которые проходил, и отдал якорь против адмиральского фрегата “Ауни-Аллах”». Полчаса артиллерийской дуэли — столько выдержал турецкий флагман, после чего с ним было покончено: он «отклепал цепь и, не спуская флага, бросился на берег» под защиту батареи.
Тогда «Императрица Мария» перенесла огонь на 44-пушечный фрегат «Фазли-Аллах». Этот корабль на Чёрном море хорошо знали. Его сделали мастера севастопольской верфи, раньше он назывался «Рафаил» и ходил под Андреевским флагом. В 1829 году, во время крейсерства между Трапезундом и Батумом, он встретился в море с турецкой эскадрой из пятнадцати вымпелов. Несмотря на явное несоответствие в силах, офицеры на военном совете приняли решение вступить в бой, однако командир корабля спустил флаг. Это был первый и единственный до Цусимы случай в истории российского флота, когда корабль сдался, находясь под флагом. Турки очень гордились своим трофеем, показывали всем в Константинополе и старательно берегли. После нескольких лет плена из команды в 200 человек осталось 70, выживших обменяли. Капитана разжаловали в матросы, а корабль, если кому придётся с ним встретиться в море, Николай I приказал сжечь как «недостойный носить флаг Российский».
Нахимов исполнил это приказание во время Синопского боя с особенным удовольствием. Загоревшийся после обстрела «Фазли-Аллах» бросился по примеру своего флагмана к берегу на мель. «Засим на корабле, не имея противника, ударили в дробь» — так «Императрица Мария» закончила сражение.
Сохранилось несколько рассказов матросов, принимавших участие в сражении. Их безыскусное, правдивое и лишённое всякой лести повествование заслуживает того, чтобы его послушать: «А Нахимов! Вот смелый, ходит себе по юту, да как свис[т]нет ядро, только рукой, значит, поворотит — “Туда тебе и дорога”, и ходит он по верху и приказание такое дал: покуда не будет повеления, чтобы паруса не убирали, а на гитовы, значит, взяли»251. Этот рассказ раненого матроса Антона Майстренко, у которого были обожжены глаза, записали в госпитале.
А вот другой рассказ, записанный во время обороны Севастополя медиком А. Вышеславским: «Я был, ваше благородие, при Павле Степановиче горнистом под Синопом. Жаркое было дело... от грома пушек всё тряслось и ходенём ходило — пуще, чем здесь. И турки стреляли сначала важно; и нас, и самого адмирала так и обсыпало ядрами да гранатами! А Павел Степанович, как на ученье, строгий такой, всё видит, за всё взыщет; держи ухо востро! Иной бы и поробел, да куда! Не смей. А о выстрелах он и не думает, в самом что ни есть огне были. Ничего не слышно, только гул стоит, почитай, ничего и не видно; всё трещит и валится, ядра прыгают... Жарко! Стреляли, стреляли, все стояли на местах, словно на суше на батарее, с места не сошли. Как там было, какие у них манёвры пошли, не могу сказать, а видел, что бомба наша зажгла один турецкий корабль. Горит, как свечка, а люди на нём; беготня, суета, а мы им уж и выстрелов не посылаем — не до того уж им сердечным, помочи ниоткуда нет. Вот пламя-то видно уж дошло до пороха, как треснет корабль да и взлетел на воздух, вместе со всеми людьми! Как взглянул я наверх и вижу: брёвна, турки, бочки, пушки. Всё летит на нас, — так и осыпало адмиральский корабль!.. Возни было с этими гостинцами»252.
В рапорте А. С. Меншикову и В. А. Корнилову Нахимов подробно описал участие в сражении каждого корабля своей эскадры. «Великий князь Константин», «приняв правою скулою град ядер, книп[п]елей и картечи», встал на якорь рядом с флагманом и открыл правым бортом огонь по береговой батарее и по фрегатам «Навек-Бахри» и «Насими-Зефер»253. Через 20 минут после открытия огня «Константин» «меткими бомбическими выстрелами» взорвал фрегат «Навек-Бахри». Видимо, попадание было точно в крюйт-камеру, потому что взрыв оказался такой силы, что обломками корабля и телами команды засыпало ближайшую