Читать интересную книгу "Личный интерес - Ольга Вечная"

ага.

- Надо же, какая ситуация.

- Слушай, мне надо заниматься детьми. Как раз горничная принесла кашу.

Цирк. Стучусь в дверь и спрашиваю:

- А вы сейчас, кстати, территориально где?

- Под Воронежем.

- Направляетесь в Карелию?

- Да, именно. Слушай, Савелий, я понимаю, что ты не в восторге от моего романа с Северянином и тебя это может напрягать. Но он похож сам знаешь на кого и относится ко мне хорошо. Поэтому просто отвали. Когда попаду в беду — позвоню.

- Думаешь, отвечу?

- Куда ты денешься? К слову, у тебя-то самого как дела?

Дверь распахивается и мы смотрим друга на друга. Сюрприз! И он удаётся.

Рада от шока роняет телефон, а я сбрасываю вызов и произношу:

- Хорошо дела. Превосходно, мелкая лгунья.

Наклоняюсь за её мобильником, вручаю. Рада пялится на меня, хлопает ресницами как загипнотизированная обезьянка. И я, пользуясь её ступором, закрываю за собой дверь.

- Чёрт, - наконец, выдыхает она. На премилом личике отражается испуг, что довольно сильно обижает - я никогда не причинял умышленного вреда ни ей, ни какой-либо другой женщине.

- Он самый. Привет, рыба моя. — Чмокаю её в щёку. Интересуюсь полушёпотом: — Где?

- Кто? - так же шёпотом отвечает она.

Не было б так гадко, я бы захохотал.

Что ж, отправляюсь на поиски. Мой друг детства всю жизнь занимался боксом, надо быть полным идиотом, чтобы разоблачать его с голыми руками. А я, хочется верить, интеллектом не обделен, поэтому убираю телефон в карман, достаю заряженный пистолет, снимаю с предохранителя и иду первым делом в спальню.

Пусто.

Собираюсь проверить гардеробную, в этот момент дверь в ванную распахивается, и в комнату заходит мужик с полотенцем на бёдрах.

Худой. С кучей татуировок. Гладкий как стёклышко: на лице ни морщинки, ни прочего дефекта. Я бы мог решить, что вижу этого человека впервые.

Но единственный взгляд в глаза и сомнений не остаётся.

Ахуеть.

Нет.

Вы не поняли: я в ледяной, мать её, ярости!

Внимательно изучаю.

Таким тощим в последний раз я видел Алтая лет в пятнадцать.

Мы всегда презирали любые татуировки всей душой. Так, какого дьявола?

А ещё шрам. Что за фея-крестная ему наколдовала румяные щёчки?

Шрам на лице был неоперабельный. Неоперабельный ли?

Все эти мысли проносятся за секунду, сердечная мышца долбит по рёбрам всё сильнее.

Кто-то прихватил полтора лярда наличных и прекрасно себя чувствует.

Я был прав.

На мгновение ненависть ослепляет, я поднимаю руку и целюсь в Адама Алтайского, мать его, из заряженной пушки.

Он не двигается. Вообще никак не реагирует.

- Где у Алтая совесть была, там хуй вырос. Так про тебя её батя говорил? — ядовито посмеиваюсь, киваю на мелкую. Такие изменения с лицом и телом, прям жаль губить. — Пиз-дец!

- Святоша, ты что, мать твою, делаешь? - басит. - В номере дети. Пистолет убери.

У него даже речь изменилась: южный акцент полностью исчез. Я столько раз просил от него избавиться, дескать, несолидно. Адам утверждал, что не выходит. Лжи столько, что я уже не уверен, была ли хоть где-то правда.

Левая рука снова немеет, и я хочу переложить пистолет в правую.

- Стой ровно. Тебя тоже касается, Рада. Потянешься к сумке, ящику стола — я стреляю.

- Исса, — шепчет она, - родненький.

Святоша, Исса - прозвища из прошлой жизни. Полтора года прошло, как меня так никто не называет. Не хочу откликаться. И больше не стану.

- Не передать словами, как я разочарован, — подхожу ближе в воскресшему Алтаю. — Живой. Мать твою. Живой, здоровый и в блядских татуировках, как позорник-уголовник!

- Рада, иди к детям и закрой дверь.

- Дава, я....

Дава, мать его.

- В комнату. Сейчас. Савелий, она уйдет и стреляй, раз решился. Не на глазах.

А я всё ещё пытаюсь справиться с восхищением от того, как ловко он спиздил бабки.

Когда я ехал сюда, готовил извинительную речь перед Радкой на случай ошибки. Я был почти уверен, что ошибусь. Планировал познакомиться с загадочным Северяниным и сообщить ему, что у мелкой есть старший дядя адвокат, который, если понадобится, башку ему прострелит одной левой (тут не удержался).

Бабки. Куча грёбаных бабок.

Мы с Адамом всегда презирали таких людей, как Филат (отец Рады), которые и мать, и дочь за деньги продадут. Утверждали, что выше этого дерьма. Что мы — закон и прядок, мы — будущее, мы — честные, мы - необходимая сила.

Бла-бла-бла-бла.

Видимо, это правило работало до суммы в полтора лярда. Пульс ускоряется, я сжимаю ручку пистолета крепче.

- Савелий, пожалуйста. - Голос Рады срывается, дрожит, её эмоции встряхивают и я останавливаюсь. - Я.... люблю его. Я так сильно его люблю. Второй раз я не выдержу! Мальчики твои крестники. Не оставляй их без отца.

Слушаю её, и чувствую, как на плечи давит тяжесть бытия. Каждое слово пробивает, как на расстреле. Любовь, любовь, мать её.

Во мне столько недоумения, злости, непонимания, что ещё секунду назад я был готов сделать это. Пристрелить его и закончить драму. Но в итоге не получается.

Не потому что страшно или жаль.

В действительности - ещё одна смерть не имеет никакого смысла. Ничего не поменяется. Лишь добавится ещё один грех на весы.

Чёртова бандитская жизнь. Вечные качели - то на волоске от смерти, то на пике величия. Всё, что происходило со мной раньше, заставляло качаться.

Мобильник в кармане вибрирует, и я вспоминаю о том, какой у меня сегодня плотный день, а я здесь стою как псих с пистолетом.

Три суда, две встречи с доверителями, проверка стажёров. Господи, я же стажёров набрал, учу молодежь! Кто бы мог подумать ещё пять лет назад, что я буду этим заниматься? И мне это будет по вкусу.

Раньше половину своего времени я только и делал, что отмывал бабки, да отбивался от придурков.

И я вдруг осознаю, что перегорело.

Была дружба, и нет её.

При этом у меня откуда-то взялась жизнь, которая мне нравится. Я мог бы продолжить вести свои дела. Совершенствоваться. Учить молодежь. Я мог бы попытаться помириться с Сашей.

Но увы, если взялся за пистолет — стреляй. Я же не шут им просто так размахивать.

Встряхиваю рукой, пара шагов и прижимаю дуло к виску Адама.

- Их отец и мой друг похоронен, я множество раз молился на его могиле.

- Мне жаль.

Это всё, что