- Хотя бы немного, - сказал он, раздраженный тем, что приходится просить. - Мне нужны эти вещи. И я ведь так толком и не слышал, как ты играешь. Сыграй для меня и того чувака с метлой. Ну, чуть-чуть.
Аня сдвинула брови, продолжая уводить руку вниз, пальцы уже почти соскользнули с клавиш, мелодия запнулась, истончилась, лишившись поддержки левой руки. Костя попытался удержать ее руку, но это было невозможно - сопротивление воздуха в форме локтя начало отталкивать его ладонь. И истинная, от сердца, ярость, которая помогала в прошлые разы, здесь помочь никак не могла. Злобные, тяжелые эмоции все бы разрушили. Здесь нужно было совсем другое, но что? Почему-то он был уверен, что если сейчас упустит момент, то ждать придется, возможно, еще очень долго, и дело тут не только в больной руке. А вещи нужны сейчас. Хоть часть. Скалки и трофеев Руслана маловато, тем более, как он уже понял сегодня, оружия можно лишиться в любой момент. Нужен запас.
- Аня, - Костя наклонился, почти уткнувшись носом ей в ухо, - мне это нужно. Аня, пожалуйста.
Он попытался потянуть ее руку обратно, и она вдруг поддалась, и пальцы легли обратно на клавиши, вернув мелодии густоту. И Денисов уже не отпускал ее руку. Он не знал, влияет ли на то, что ее пальцы вновь затанцевали по клавишам, на то, что их движения становятся все живее и живее, обретают уверенность и размах. Скорее всего, он сейчас не имел никакого значения. Но отпустить руку боялся.
Мелодия уже не хромала, не дергалась из стороны в сторону, утратила робость и скованность - теплая, задумчивая музыка текла, словно летняя древняя река, прогретая солнцем, с рябью от легкого ветерка, с редкими рыбьими всплесками, с шепотом прибрежного камыша. Он почти видел эту реку, почти чувствовал едва-едва сминающий шелковистую гладь ветерок, почти стоял на песчаной отмели... А потом увидел и в самом деле.
С клавиш потекла вода. Сначала мелкие капли, но ударялись они не о палас, а о воздух, растекаясь по нему крошечными лужицами, которые парили перед роялем, подмигивая под тусклым светом старой люстры и словно дразнясь. Костя потрясенно приоткрыл рот и, протянув руку, дотронулся до одной из лужиц и
почувствовал?
холодно
мокро
но я не помню, каково это?.. что я чувствую?.. я чувствую?
Что это такое, у меня глюки что ли? Разве у мертвых бывают глюки?
Он испуганно отдернул руку, а вода с клавиш уже лилась дождем, и пальцы, танцующие по мокрым клавишам не замечали этого. Секунда - и дождь превратился в настоящий потоп, а потом стены квартиры куда-то провалились, и Костя обнаружил себя стоящим на песчаной отмели. Ослепительно яркое солнце почти обжигало кожу, а под солнцем катила свои воды древняя река - тихо, задумчиво, и рядом шелестел камыш, чуть раскачиваясь под ветром. Песок был очень мелким и теплым, и ноги утопали в нем, и он мог чувствовать каждую песчинку, и это было невероятно, ошеломляюще прекрасно. Костя наклонился и плеснул ладонью по воде, потом поднял руку, глядя, как капли стекают по ней. Одна скользнула по запястью и дальше - к локтю - смешное, щекочущее ощущение.
Что происходит?
Он набрал горсть мокрого песка - и песок не провалился сквозь его ладонь, а остался в ней. Костя сжал пальцы, сминая песчинки в комок и глубоко вздохнул, набирая полные легкие теплого воздуха, потом повернулся, только сейчас осознав, что уже не поддерживает Аню под руку. Фортепиано все еще было здесь, оно стояло прямо посередине реки, словно на скрытой скале, и легкие волночки плескались о его ножки и о ножки стула, и все так же сидела за ним фигура со встрепанными волосами и в домашнем халате, и ее руки все так же порхали по клавишам, и стоящий далеко Денисов уже не был ей нужен. Костя открыл было рот, но не смог издать ни звука - его голос был лишним в этом мире, возможно, он даже был здесь опасен, как тяжелый молот, могущий расколоть это невероятное, хрупкое волшебство. Гнусники, падалки, морты по сравнению с ним были не более изумительны, чем обычные домашние тараканы.
Пальцы Ани проворнее забегали по клавишам, и мелодия изменилась, утратив густоту и задумчивость, сделалась легкой, подпрыгивающей, прозрачной. С клавиш слетел зеленый лист, потом другой, следом спорхнула большая бабочка и, пролетая мимо Кости, мазнула красно-черным крылом его по носу. Вздрогнув, он машинально прижал к носу палец и, отняв его, увидел на подушечке красно-черные чешуйки. Пальцы правой руки Лемешевой прыгнули в третью октаву, расплескав в прозрачном воздухе нежные переливчатые звуки, и на одной из клавиш расправила крылья ярко-синяя птичка, посмотрела на Костю блестящими любопытными глазами и, подпрыгнув, перелетела на крышку пианино. Из-под других клавиш проросли, извиваясь, темно-зеленые плети плюща, махнула приветливо густая еловая лапа, забил искрящийся фонтан прозрачнейшей воды, обдав Костю холодом - и уже пропала старая река с камышом, и песчаной отмелью, и жарким солнцем - и вокруг были высокие ели, и поросшие мхом скалы, и невидимые птицы, пересмеивающиеся высоко в ветвях, и веселый ручей, низвергавшийся со скалы звонким водопадом, а он стоял на деревянном мостике, переброшенном через этот ручей, и ошеломленно моргал, принимая в лицо мельчайшую водяную пыль, и смотрел на фортепиано, утопающее в зелени, и вдыхал пряные запахи леса.
Мелодия вновь преобразилась, ритм остался почти прежним, но пальцы исполнительницы переместились в малую и большую октавы, ярость и мощь выплеснулись из инструмента и вместе с ними пианино извергло из себя высокий водяной горб, и он, пролетев высоко над Аней, рухнул вниз и разбился вдребезги о скалы, в которые обратился деревянный мостик, и Костя отпрянул подальше, а навстречу ему уже неслась новая волна, и еще, и еще, и в воздухе пахло солью, и порывы штормового ветра выбивали слезы из глаз, а море ревело и стонало, вновь и вновь штурмуя скалы, и отползало, чтобы снова накинуться на них с еще большей яростью, но это было совсем не страшно. Море словно показывало свою силу, и в бешенстве гигантских волн было завораживающее величие, а с клавиш фортепиано, возносившегося на пике среди темно-зеленых горбов, сматывались коричнево-зеленые лохмотья водорослей, прорастали из-под них яркие ажурные ветви кораллов и вспархивали с них крикливые чайки. Костя шагнул обратно, и волны щедро обдавали его солеными брызгами, и ветер запускал под мокрую рубашку обжигающе холодные пальцы, и пенные венцы ложились к его ногам...
Гостиная.
Все исчезло так резко, что это показалось катастрофой. Он, склонившись, стоял на синем паласе, рядом с фортепиано, и все еще поддерживал Аню под руку, но рука эта уже отпустила клавиши, и он больше не мог ее остановить. Его флинт опустил крышку и принялся массировать левое запястье, улыбаясь как-то воздушно, и эта не виденная прежде Денисовым улыбка делала Лемешеву почти симпатичной.
Костя, пошатнувшись, выпустил ее руку и рухнул на колени, замотав головой. Увиденное еще жило в его голове, еще пело и шептало, но память об ощущениях стремительно уходила в недосягаемые глубины, и он уже почти не помнил ни солнечного жара, ни прохладных брызг, ни прикосновения крыла бабочки - помнил только, что это чертовски, невероятно, немыслимо прекрасно.
- Елки!.. - прошептал он, уцепился за сопротивление воздуха в форме батареи и, с усилием поднявшись на ноги, встретился с лицом Дворника, маячащим по другую сторону оконного стекла.