— На Роттен-Роу из-за тебя могут возникнуть беспорядки, если ты отправишься туда в таком сногсшибательном виде. — Мэтью уже взял себя в руки и теперь с восхищением смотрел на нее.
Джулия сделала грустное лицо и опустила глаза.
— Никто не обратит на меня внимания. Я никому не нравлюсь.
— Какие глупости, дорогая! Ты — самая очаровательная дебютантка этого сезона. — Голос Мэтью звучал тепло и искренне.
— О, Мэтью, ты в самом деле так думаешь? Ты действительно считаешь меня красивой? — Голос Джулии дрогнул, и ее большие голубые глаза наполнились слезами, которые очень трогательно потекли по ее щекам.
Мэтью с беспокойством смотрел на нее, потом наклонился и взял ее руки в свои.
— Что случилось?
— Никто меня не любит, — зарыдала она. — Тетя Энн говорит, это потому, что я не такая, как все.
— Что! — Мэтью был возмущен. — Энн так сказала? Она не имела права так обижать тебя. Я поговорю с ней, и она извинится перед тобой.
Джулию душили рыдания, и Мэтью встал, чтобы утешить ее. Она положила голову ему на грудь и глубоко вздохнула. К счастью для него она тут же перестала плакать, и Мэтью опустился на стул, держа Джулию на коленях, а она обнимала его за шею.
— Знаешь, а тетя Энн права. Я другая. Она говорит… Нет, это неважно. — Она замолчала, изображая нежелание продолжать.
— Нет уж, говори! — мрачно приказал он. — Позволь мне услышать остальные высказывания твоей тетки.
— Я боюсь, ты будешь на нее сердиться, — начала притворно уклоняться Джулия. — А она так добра ко мне и я не хочу стать причиной неприятностей.
— Говори!
— Ну, она сказала, что в жилах Харкорт-Брайтов течет дурная кровь, — солгала Джулия, смело вкладывая свои собственные страхи в уста ничего не ведающей Энн. — И она права — в конце концов мой отец действительно сошел с ума. Стоит ли удивляться, что мужчины не хотят меня знать? Они боятся, что эти качества я передам своим детям.
— Энн это сказала? — переспросил Мэтью. — Джулия, она не права, совершенно не права. — Он прижал Джулию к себе. — В нашей семье нет никакой дурной крови, как ты выражаешься. То, что случилось с твоим отцом, большое несчастье, но это единичный случай. В роду Харкорт-Брайтов не было сумасшедших, и Бог свидетель, в большинстве благородных семейств Англии есть один-два предка, которые известны теми ли иными… особенностями характера. Есть, однако, один недостаток, которым страдали некоторые члены нашей семьи: это боязнь воды. К сожалению, твой отец обладал им в очень большой степени, а я, напротив, вовсе не подвержен этому страху. Поверь мне, Джулия, тебе не о чем беспокоиться. И я абсолютно уверен, что никто даже не думает об этом.
— И это единственная отрицательная черта, присущая семье?
Ее лицо было так близко, что Мэтью чувствовал запах ее кожи; ее тело так тесно прижалось к нему, что он ощущал биение ее сердца. Когда он заглянул в глубину ее васильковых глаз, то, казалось, увидел картины прошлого и услышал его голос. Первым ему вспомнился кузен Обри, который, как подозревал Мэтью, был гомосексуалистом. Потом его чувства к юной Изабель и голос Фредди: «У Харкорт-Брайтов слабость к очень молодым леди. Посмотри, как дядя Джервас пестует нашу маленькую сестричку».
Мэтью закрыл, глаза; ему стало трудно дышать. Потом он решительно отстранил Джулию и встал.
— Только одна, — заверил он ее.
— Спасибо, Мэтью. Теперь я чувствую себя гораздо лучше.
Мэтью с любопытством посмотрел на нее.
— Скажи мне, Джулия, почему ты называешь Энн «тетя Энн», а меня — просто «Мэтью»?
— Ты ведь не возражаешь, правда? — воскликнула она с беспокойством и улыбнулась, когда он покачал головой. — Я почему-то не воспринимаю тебя, как дядю. Тебя не было здесь, пока я росла, и хотя потом я довольно часто тебя видела, ты мог быть просто другом семьи. — Она помедлила. — Это трудно объяснить, но я не чувствую, что ты — мой близкий родственник. Ты понимаешь, что я имею в виду?
— Да, конечно, — сказал Мэтью, вытирая пот со лба. — А теперь иди. — Когда она ушла, он еще некоторое время стоял, глядя в окно. — Да, — повторил он, — спаси меня Господь, я точно знаю, что ты имеешь в виду.
Когда Джулия вернулась с прогулки по Роттен-Роу, она первым делом спросила о своих дяде и тете. Мистера Мэтью и леди Энн нет дома, сообщили ей.
Она быстро поднялась по лестнице и вошла в библиотеку. Закрыв за собой дверь, Джулия прислонилась к ней, с бьющимся от волнения сердцем глядя на письменный стол. На столе ничего не было. Она перевела взгляд на ящик стола, куда, как она видела, Мэтью спрятал письмо. Окажется ли он запертым? Решительно сжав губы, она быстро приблизилась и взялась на ручку.
Ящик легко открылся, и она увидела письмо, лежащее на стопке других, написанных тем же разборчивым почерком. Джулия быстро пробежала глазами его содержание, отыскивая доказательства истинных отношений между Мэтью и этой женщиной. Когда она дошла до последнего абзаца, огонь ревности вспыхнула в ней. Значит, бледная, несчастная Энн не была главным препятствием. Эмма Лонгден была любовью Мэтью, властительницей его сердца. Джулия стояла у стола, крепко сжимая письмо в одной руке, а другой задумчиво постукивая по столу. Она мысленно представила себе Эмму — высокую женщину с каштановыми волосами и карими глазами. У нее неплохая фигура, но ведь она уже старая: ей не меньше тридцати. А тете Энн вообще тридцать четыре.
Джулия подняла глаза и увидела собственное отражение в большом зеркале. Она самодовольно улыбнулась при виде своей красоты и молодости. Эти старые дамы не смогут соперничать с ней! Она скоро избавится от них и тогда Мэтью будет принадлежать ей, ей одной!
А пока она прихватит это письмо. Кто знает, когда оно может пригодиться.
Энн собиралась на бал, когда Мэтью вернулся домой. Она делала это молча и без всякого энтузиазма. Она была так грустна и равнодушна, что Генриетта испугалась, не началась ли у нее опять депрессия. И, кажется, она была права. Завернувшись в шелка и украсив себя бриллиантами, Энн вновь ощутила бесполезность своих усилий. Вечер не сулил ей ничего хорошего: предстояло, как всегда, притворяться счастливой супругой; к тому же в ней начинала расти неприязнь к Джулии.
— Весь этот блеск, — сказала она то ли себе, то ли Генриетте, — скрывает печаль и пустоту внутри.
Генриетта ничего не ответила, а достала из футляра знаменитое ожерелье Брайтов и надела его на шею своей хозяйки. Энн с неприязнью посмотрела на него. Как это украшение, она тоже была только символом, который Мэтью демонстрировал по торжественным случаям. Ожерелье было на ней как ошейник раба: ярлык с ее ценой, холодной тяжестью золота и бриллиантов обвивший ее шею.