Мэтью гордился своими достижениями; он, наконец, одолел свое внутреннее чувство неполноценности. Теперь он высоко поднялся в собственных глазах и был готов подняться еще выше в глазах других.
Создание гигантской корпорации с ее централизованной системой и отслеженными процессами означало, что присутствие Мэтью в Кимберли перестало быть жизненно важным. К концу 1889 года он уехал в Лондон, чтобы оттуда руководить работой компании и взять в свои руки контроль над «Брайт Даймондс».
К 1893 году он уже успел занять прочное положение в обществе. Одним из признаков перемен в обществе девяностых годов был интерес и расположение, которые принц Уэльский проявлял к новоиспеченным миллионерам, в том числе из Южной Африки. Робинсон, Барнато и Бейт тоже уже пустили корни в Лондоне, но из всех магнатов светское общество выделяло Мэтью. Ярлык «нувориш» не пристал к нему. Все помнили его «Брайт Даймондс», а когда он со своим несметным богатством появился среди них, он был окружен той аурой таинственности и экзотики, которая выделяла его из всех и добавляла ему привлекательности.
Он купил у герцога Уэстминстерского дом на Парк-Лейн. По его указаниям там были сделаны сверкающая мраморная лестница, огромный бальный зал, биллиардная и, чтобы Энн не чувствовала холода лондонской зимы, во всем доме были установлены радиаторы. Любимая комната Мэтью стала такой достопримечательностью дома, что ее начали копировать. Из библиотеки он сделал прекрасный зимний сад с бурыми скалами, зелеными папоротниками и пальмами, мозаичными панелями и изысканными фонтанами. Зимой в нем было влажно и тепло как в оранжерее, а летом это было место сумрачной прохлады и тишины, куда почти не долетал шум лондонских улиц.
В этом особняке на Пар-Лейн Мэтью устраивал богатые приемы и жил на широкую ногу, компенсируя несостоятельность своей молодости и годы, проведенные в далеких от цивилизации местах Южной Африки. Однако, он строго следил за тем, чтобы его положение в обществе оставалось прочным и стабильным. Его особенно радовало, что в глазах общественного мнения связи с женщинами благородного происхождения считались допустимыми и даже приветствовались.
Многие годы Мэтью оставался верным Энн, и не только из чувства долга или приличия, но и потому что вся его энергия была направлена на бизнес. Острая боль, причиненная ему изменой Энн и Кортом, толкнула его в объятия продажных женщин Йоханнесбурга и Кимберли, но только приехав в Лондон, он завел себе постоянную любовницу.
Этой дамой стала Эмма, леди Лонгден. Мэтью встретил ее на балу сезона 1890 года и преследовал ее все длинное жаркое лето, не получая никакой награды, кроме искоса брошенного чувственного взгляда или нежного прикосновения руки. Как предписывала традиция, он стал заходить к ней на чай. Предполагалось, что каждый муж пьет чай вне дома; лорд Лонгден не был исключением: иногда он пил чай в своем клубе, иногда с чужими женами. В сравнительном уединении гостиной отношения дошли до страстных объятий и жадных поцелуев, однако приходилось постоянно прислушиваться к шагам за дверью. Но хотя слуги были вышколены так, что не входили без вызова, сложный покрой туго затянутых платьев дамы не позволял событиям развиваться дальше. Мэтью и Эмме пришлось дожидаться осени, когда они оба получили приглашение в один загородный дом, где наблюдательная хозяйка предоставила им спальни в одном крыле. Пока Энн и лорд Лонгден, ничего не подозревая, спали в своих отдельных комнатах, Мэтью прокрался по темному коридору к своей пассии, вспоминая при этом графиню и их тайные встречи в Десборо почти двадцать пять лет тому назад.
Эмма была даже похожа на графиню своими каштановыми волосами и безупречной кожей, своей зрелостью и светскими манерами. Она родила Лонгдену двух сыновей и двух дочерей, и теперь общество позволяло ей завести любовника, но только если эта связь оставалась тайной. То же самое общество становилось безжалостным в своем осуждении мужчины и женщины, которые забылись настолько, что нарушили это строгое правило и допустили, чтобы о их связи узнали.
После рождения Тиффани Энн долго болела, но это была скорее болезнь души, чем тела. Она очень переживала, что у нее забрали ребенка, и ее переполняло отчаяние при мысли, что она больше никогда не увидит дочь. Однако, постепенно она выбралась из черной ямы отчаяния, потянулась к свету и обрела силу духа и желание жить. Разлуку с ребенком она приняла как наказание за свой грех и начала считать дочь умершей, как Викторию.
Когда Энн вернулась в Лондон, ей было тридцать лет, и она была в зените своей красоты. Ее внешность, безупречное происхождение и завидное положение жены «Алмазного Брайта» снискали ей всеобщее внимание. Но долгий путь к выздоровлению оставил на ней свой след: хотя выражение ее лица было спокойным и безмятежным, в глубине ее фиалковых глаз таилась печаль, которая придавала ей отрешенный, неземной вид, сводивший мужчин с ума. Однако, Мэтью не был в числе ее поклонников, а без его внимания даже разнообразная, богатая событиями жизнь лондонского высшего общества казалась ей пустыней.
Их брак стал фикцией — браком на бумаге. На людях они выглядели идеальной парой — богатые, благородного происхождения, красивые и счастливые, у которых есть все. Наедине же они едва разговаривали друг с другом и спали в разных комнатах. В доме на Парк-Лейн, в Десборо или Хайклире было легко держаться на расстоянии, общаясь через слуг. Между ними была такая пропасть, что Мэтью ни разу даже не упомянул о ребенке. Энн считала, что он не знает, кто родился: девочка или мальчик, остался ребенок жить или умер, и это его, видимо, не волновало.
Филип, кажется, его тоже не волновал. Мэтью проводил очень мало времени с сыном, и в те редкие минуты, когда они были вместе, держался с ним с холодной отчужденностью, которую даже старый герцог Десборо находил неестественной.
Энн старалась восполнить недостаток отцовской любви, но не находила у сына ответа. Она никогда не была близка ему, а за время ее болезни они еще больше отдалились друг от друга. Филип не был милым ребенком. На него было приятно смотреть: он был точной копией Энн с белокурыми волосами и фиалковыми глазами, но он всегда выглядел одиноким и отчужденным, настороженно относился к ласкам Энн и боялся осуждения Мэтью. Когда он стал старше, в его взгляде появилось выражение скепсиса и критической оценки окружающего. В этом он походил на свою кузину Джулию, которая всегда была очень осторожна в выборе личных привязанностей — по крайней мере, так было до того, как Мэтью вернулся домой.
Дети Фредди и Изабель были источником постоянного беспокойства Энн.