не сможет отказать? Захотел поглядеть на её мучения? Сдался, переступив через собственную гордость, но напоследок замыслил унизить её, растоптать?
Гнеда уткнулась в ладони, когда скрипнула дверь и послышались торопливые шаги.
— Вот ты где, — с облегчением сказал Стойгнев, подходя к девушке. Легко переборов её сопротивление, он отвёл руки от лица Гнеды и внимательно посмотрел на неё. — Ты плачешь? Да любая в Залесье умерла бы от счастья, если бы такой молодец просто в её сторону глянул!
Гнеда всхлипнула, отнимая у него ладони и мотая головой, отказываясь слушать.
— Брось это! — Стойгнев нахмурился, и в его жёстком голосе больше не было снисходительности. — Неужто думаешь, мне хотелось этого глумилища? Он решил взять тебя честью, а ты ещё смеешь воротить нос! Впрочем, если откажешь, я буду только рад. Ты ему не ровня.
— Ах, вот как, — усмехнулась девушка, утирая рукавом слёзы. Она вздёрнула подбородок, вызывающе глядя в карие очи, пересыпанные зелёными искрами. Больше всего на свете ей хотелось выплюнуть в его высокомерное, рассерженное лицо всю правду. — Скажи, княжич, а ты по-прежнему будешь гладить мне руки, когда я стану женой твоего побратима?
Он замер, и гнев вспыхнул в глубине чёрных зрачков. Гнеда безотчётно отпрянула, до боли вжавшись позвоночником в стену, когда княжич нагнулся к ней. Их разделяли только руки девушки, упёртые в тяжело вздымающуюся грудь Стойгнева. Неужели она и вправду думала, что может тягаться с его волей? Против него она была былинкой на ветру.
Гнеда закрыла глаза, подчиняясь, и словно в награду ощутила на устах тепло дыхания Стойгнева. Предвкушение касания закружило голову, и она едва не подалась ему навстречу, но княжич вдруг резко отстранился. Гнеда прерывисто выдохнула, одновременно разочарованно и облегчённо. Когда девушка решилась открыть глаза, она была совершенно одна, и лишь запах хмельного мёда на губах напоминал о поцелуе, которого так и не случилось.
31. На краю.
Когда Ивар вернулся в горницу один, покрасневший и растерянный, сердце Бьярки упало.
— Где она? — хрипло спросил он, но побратим, не глядя ему в глаза, неопределённо повёл плечами.
И Бьярки побежал. Он знал, случилось что-то страшное. Гораздо хуже, чем просто отказ.
Первым делом боярин ворвался в конюшню, но вороной стоял на месте. В её покоях тоже было пусто. Бьярки выскочил сначала во двор, потом на улицу. Он хватал каждого встречного за грудки, спрашивая, не видели ли они Гнеду, но люди лишь шарахались от него в стороны. Наконец он добился от одной перепуганной бабы, что та видела «чудную девку», спускавшуюся к реке.
Тревога, страх и бешенство обуяли его, пока он бежал под откос в быстро сгущавшихся сумерках. Только небеса знали, чего Бьярки стоило смирить гордость и попросить Ивара и отца о сватовстве. Он всего лишь хотел жить по правде, и вот как она отплатила ему. Надумала вновь обесчестить, да так, что от этого уже никогда не отмыться. Показать всем, что лучше наложит на себя руки, чем разует его.
Бьярки выбежал на высокий берег и сразу увидел Гнеду далеко внизу. Стало почти темно, и её белая рубашка хорошо виднелась на густом шёлке реки. Распущенные волосы чёрным плащом укрывали плечи девушки, и она медленно ступала на тускло поблёскивающую гралицу, проложенную заходящим солнцем. Должно быть, со стороны зрелище казалось красивым, но Бьярки едва ли был в состоянии оценить его.
Юноша сжал зубы от досады и злости и, не глядя под ноги, кубарем покатился вниз.
Проклятье!
Он ненавидел её так сильно, что руки невольно сжимались в кулаки. Он сам разорвёт её в клочья, лишь только достанет из треклятой воды!
Поскользнувшись на мокрой траве, Бьярки упал и тут же с громкой бранью поднялся. Лучшие порты и сорочка, надетые для неё, были в глине и зелёном соке. Он никогда ещё не чувствовал себя таким униженным, даже тогда, после злосчастного поединка. Ему казалось, что это она, Гнеда, собственной рукой макнула его в грязь, как провинившегося кутёнка в срам.
Бьярки уже не знал, чего хочет сильнее, спасти её или отомстить.
— Стой! Не смей! — изо всей мочи гаркнул он, выбегая на вязкий сырой песок, но Гнеда даже не обернулась.
Девушка была в реке уже по пояс, как зачарованная, продолжая входить в воду.
Бьярки снова выругался и бросился за ней. Месяц-травень только начинался, и Листвянка оказалась ледяной. Намокшая одежда облепила тело, сковывая движения, но юноша был полон сил, а ярость лишь придавала могуты.
Ему потребовалось несколько резких бросков, чтобы преодолеть упругое сопротивление потока и догнать девушку. Студёные брызги, разлетавшиеся из-под ног, обжигали сухую кожу, разъяряя боярина ещё сильнее. Бьярки рывком схватил Гнеду. Послышался треск лопнувшей ткани, но ему было наплевать. Он притянул девушку за плечи и зло прокричал в её лицо:
— Проклятая ведьма, что ты творишь! Решила утопиться, лишь бы не достаться мне?
Бьярки тряс её, и мокрые волосы цеплялись за него, словно лапы подводного чудища. Глаза, блестящие и остекленевшие, смотрели без узнавания.
— Отпусти, — тихо проговорила она. И вдруг, сморгнув, Гнеда точно очнулась от оцепенения. — Отпусти! — сипло закричала она и неожиданно накинулась на Бьярки, хлеща его по лицу и царапаясь.
Зарычав, юноша подхватил её и, одним махом перекинув к себе на плечо, двинулся в сторону суши. Гнеда продолжала колотить его ногами и руками, и Бьярки, свирепея, успел краем сознания удивиться, откуда в щуплой девчонке столько мощи и негодования.
— Я знаю, что у тебя на уме, — верещала она. — Заполучить меня в свою власть, чтобы сгноить в погребе! Чтобы и дальше измываться надо мной!
Бьярки хотелось отшвырнуть её в воду и притопить, чтобы вода залила ей горло и заставила замолчать. Девушка неистово извивалась, и ему приходилось прилагать все силы, чтобы удержать её на весу.
Бьярки уже ступил одной ногой на берег, когда Гнеде всё-таки удалось извернуться и укусить его за предплечье. Юноша взвыл от неожиданности и боли и на мгновение разжал хватку, но вместо того, чтобы выпустить свою ношу, он лишь потерял равновесие. Влажный песок под ногами податливо просел, и они вместе рухнули наземь.
Оглушённая Гнеда сделала несколько слабых попыток выбраться, и Бьярки вдруг с отчётливой ясностью почувствовал под собой её мокрое, неожиданно горячее тело. Насквозь сырая рубашка не скрывала, а лишь подчёркивала каждый изгиб, каждую пядь её стана. Он был так близко, что мог рассмотреть капельки на