class="p1">— Ох, ну и дурень же ты, Рааст, — с такой наглой ухмылочкой отвечает он мне. — Наш же оу Наугхо сам говорил, что дескать, «Бюро заинтересовано в победе оу Рж’кова». А коли само Бюро заинтересовано, — дело верное, он бы хоть с переломанными руками-ногами к супротивникам бы вышел, а один хрен выиграл бы!
— Да уж не хочешь ли ты сказать, — возмутился я, — что Иигрь мухлевал?
— Нет, ты точно дурень, — отвечает он мне. — Иигрь твой и сам ни о чем не подозревает. А мухлевать… По разному можно. Да ты-то себе в голову не бери, а цени лучше, что я бы и у тебя мог деньги только одолжить. А потом вернул бы, скока взял, а весь прибыток — себе в карман. А я вот с тобой как с товарищем обошёлся, считай — как с роднёй, хотя ты и из Медведей будешь, с которыми мы, Барсы, не один век враждуем. Вот об том лучше подумай!
— Спасибо, конечно, тебе за то, — говорю. — Тока, это ежели мне такая гора деньжищ выпала, скока же ты себе загрёб? Этак теперь в винище купаться сможешь, а девки из одного борделя в другой будут тебя на руках носить.
И тут он посмотрел на меня так, с сожалением. Ажно мороз по коже прошёлся. Да и говорит:
— Стану я, — говорит, — такие деньги на вино да девок спускать. У меня ить старшему через пару лет уже шестнадцать исполняется. Совсем взрослый станет. Можно уже женить, да свой кусок ему выделять. Он сейчас у меня к кузнецу подмастерьем пристроен. Вот как вырастет, женится, так я ему на свою кузню денег и дам, и дом отстрою. И не придётся мальчонке, как евоному отцу, в стражниках за бандюками по степи носиться да голову свою под пули подставлять… Ещё, овец большую отару куплю. Брат двоюродный у меня шибко хорошо с ними обращаться умеет. Ан своей отары никогда у него и не было, всё за чужими ходил. Младших своих ему на воспитание отдам. С уговором, что как средний в возраст войдёт, отару пополам. У нас, в предгорьях, сам знаешь, пастбища какие богатые, уж верно через пять-шесть годочков отара та удвоится, а то и утроится. Так и родичу помогу, и детей своих куском обеспечу… Опять же, дочкам приданое надо. У меня ить их две, положу стока, чтобы за верного человека, в хорошую семью взяли… А остаток — старейшинам рода отдам. Пущай они в клане кому считают нужным, раздадут. От того мне почёт и уважение, а детишкам моим завсегда от клана помощь будет. Да и обществу нашему полковому кой-чего занести надо будет. Потому как неизвестно ещё, как жизнь повернётся, а верные товарищи всегда пригодятся… Вот коли детей своих в люди вывел, родне помог да боевым товарищам уважение выказал, то, когда придёт мой черёд помирать, смерть моя лёгкая будет. Потому как предкам в глаза смотреть не стыдно. Коли жизнь прожил, свой род усилив и всему клану облегчение сделав — примут они меня как родного! А ты говоришь — винище да девки…
Тут он, признаться, меня уел. Совсем другими глазами стал я на Хееку смотреть. И на жадность его да скопидомство, и на осторожность да расчётливость. Да, не то что я — перекати-трава, — уважаемый человек!
А я-то весь этот месяц по всяким лавкам да мастерским бегал, искал, кто бы мог для Иигря нужные вещи сделать. С чем-то было довольно легко: ganteli, giri, shtanga — это такие чушки чугунные с ручками, чтоб мышцу крепить, мне их в мооскаавских мастерских отлили. С trenazhery, shvedskaja stenka, и brus’ja, это я к столярам местным и кузнецам, тоже без особых проблем. Перчатки да лапы — тут сложнее. Сшили нам, конечно, парочку из кожи, конским волосом набитые, да Иигрю они чем-то не понравились. «Фигня», — говорит, — «конечно. Но, за неимением лучшего, сойдёт». Мешки эти, по которым бить. Тоже, вроде, вещь незамысловатая, а повозиться пришлось. И как сшить получше, чтобы швы наружу не торчали. И чем набивать. Песок получается очень жёстко, коли со всей силы ударишь, можно и руку разбить. Тряпки или конский волос — лёгкие слишком. Опилки… Тоже не всякие подойдут. Но самое печальное, это, конечно, с ковриками этими. Ох и пришлось мне тут побегать. Одни ему слишком мягкие вышли, по ним ходишь, как по болоту, другие — слишком слабые, истираются да рвутся быстро, третьи — тонкие, никакой защиты, четвёртые — дорогущие, денег не напасёшься… И то не так, и это не этак… Наконец, уж каким не знаю чудом, попался мне на глаза маленький коврик, что матросы плетут из старых канатов, долгие дни в плавании коротая. Вот он Иигрю понравился. Только коврик-то тот был, тока под задницу подстелить. А нам нужен в сажень длиной, да полсажени шириной. И не один такой. А несколько десятков. Вот и пришлось мне ехать в Хим’ки, где канатные мастерские расположены, да и размещать такой заказ. А заодно и насчёт курток из парусины договорился, потому как с теми куртками тоже сплошная морока…
Оу Наугхо, полусотник
Не совсем такой он представлял себе службу в Мооскаа. Воображение рисовало расследование правительственных заговоров, погони за важными государственными преступниками… Да его бы и очередная ловля контрабандистов или разгон городских банд вполне бы устроили. А сейчас…
В воображении всё это рисовалось как-то иначе. Вот шпион — враг, негодяй, и убийца. У него даже на лице написано, что он злодей. И всё, что бы он ни делал, несёт на себе оттенок злодейства и подлости. Манеры его ужасны, мысли грязны, а речь груба. А он, Игиир, его разоблачает и ловит. Увы — оу Иигрь Рж’коов на такого злодея никак не походил, ни своими делами, ни даже внешностью. Более того — он, Игиир, невольно симпатизировал этому достойному молодому человеку, ставшему его, пожалуй, самым близким приятелем за очень долгие времена. Оу Рж’коов был открыт, весел, выказывал большое рвение по службе и прилежание в учёбе. Даже имея возможность опереться на поддержку БВБ, Иигрь старательно выучил немалый объём знаний и прилежно сдал все экзамены в Университет. Почти даже и не пришлось ему в том содействовать, разве что попросить парочку профессоров быть чуть более снисходительными к юному дикарю, войдя, так сказать, в его положение. Впрочем, учитывая ту популярность,