Наскоро одевшись, Марина кинулась в коридор, а оттуда — в комнату, где лежал больной. На кровати возле Андроника сидела его жена Таисия — мать Марины, а вокруг бестолково суетились две служанки и молчаливый раб Чугай — здоровенный, но слабоумный детина, которому поручалась в доме самая грубая работа, требующая одной лишь силы. Сейчас Чугая позвали, потому что Андроник, жалуясь не только на боль, но и на жар во всем теле, хотел, чтобы раб-силач вынес его во двор, где было прохладнее, чем в доме. Но Таисия возражала:
— Погоди, Андроник, может, тебя нельзя трогать с места! Сейчас придет Лазарь, за ним уже послано. Подождем, что он скажет.
Лазарь славился искусством врачевания не только в армянском контрадо[5] Айоц-Берд, но и во всей Кафе, и даже самые заносчивые из латинян его уважали.
— Нет, я не дождусь его, я сгорю изнутри… — стонал больной.
Бледное лицо Андроника покрылось крупными каплями пота, редкие седые волосы прилипли ко лбу, изборожденному глубокими морщинами. Сейчас было особенно заметно, что он старше своей жены на тридцать лет. Сидевшая рядом Таисия выглядела его дочерью. Марине всегда казалось, что мать не любит отчима, а только уважает и, наверное, испытывает благодарность за то, что он обеспечил ей благополучную и спокойную жизнь. Но сейчас девушка видела, что мать искренне переживает и боится потерять своего пожилого ворчливого мужа. Впрочем, это было понятно: после смерти Андроника ей трудно будет справиться с делами купеческого дома, а приказчики и слуги вряд ли упустят возможность обмануть неопытную хозяйку. Конечно, у Андроника были друзья и родичи, но их Таисия всегда сторонилась, опасаясь, что они могут претендовать на часть наследства, хотя прямым и законным наследником был десятилетний Георгий — сын Андроника и Таисии, брат Марины.
Этот мальчик, которого мать-славянка называла Юрием, а отец-армянин — Геворком, стоял сейчас в стороне, испуганно таращил глаза на больного и беззвучно повторял слова молитвы. Обычно резвый, он притих, понимая, что надвинулась беда.
Служанки, отойдя в дальний угол и прикрывая рты ладонями, о чем-то шептались. Марине показалось, что они произнесли «чума». Это было страшное слово для приморского города. Чума, тридцать лет назад унесшая половину населения Европы, начинала свое губительное шествие отсюда, из Кафы, осаждаемой войсками золотоордынского хана Джанибека. Город был хорошо укреплен, и жители не собирались сдаваться: продовольствие они доставляли кораблями, а пресную воду получали из многочисленных источников. Потом в татарском лагере вспыхнула чума, и хан приказал забрасывать трупы умерших через оборонительные стены при помощи катапульт. Болезнь оказалась страшнее любого оружия. Генуэзцы, спасаясь от заражения, покинули Кафу и ушли на кораблях в море, разнося по Европе черную смерть.
С тех пор для защиты от новых вспышек чумы в Кафе построили место, названное Карантин, а слово это происходило от итальянского «quaranta giorni» — «сорок дней». Сорок дней отстаивались суда в Карантине перед прибытием в порт и разгрузкой.
Марина вдруг вспомнила, что как раз вчера или сегодня заканчивался карантинный отстой большого торгового корабля, прибывшего из Генуи. Слуги, видимо, связали внезапную болезнь Андроника с этим кораблем. Наверное, решили, что врачи, проверявшие корабль, недосмотрели заразу и она проникла в город. Теперь Марина поняла, почему все слуги вдруг куда-то попрятались и возле больного остался только слабоумный Чугай да те две служанки, которых Таисия никуда от себя не отпускала. Девушке стало страшно оттого, что мать так близко сидит возле Андроника, и она хотела что-нибудь сказать, но от страха и растерянности не находила слов. А больной страдальческим голосом выкрикнул, обращаясь к Чугаю:
— Неси меня во двор, иначе умру!
Раб уже наклонился, чтобы взять господина на руки, но тут в комнату вошел Лазарь.
Этот смуглый бородатый человек лет сорока пяти всегда производил внушительное впечатление на окружающих своим острым взглядом и резким голосом. Он был одет в балахон, напоминавший монашескую рясу, с капюшоном, надвинутым на голову. Такую одежду, дополненную еще особой маской для лица, носили «чумные» врачи, и Марина почувствовала новый прилив страха, подумав о том, что Лазарь тоже опасается заразы.
Врач подошел к больному, оглядел его шею, руки, ноги, пощупал пульс и живот, после чего откинул капюшон с головы и со вздохом облегчения сказал:
— Слава Богу, это не чума. — И, оглянувшись на испуганно забившихся в угол служанок, прикрикнул: — Ну, чего жметесь там, гусыни? Говорю же вам: здесь нет никакой заразы! Идите-ка сюда, помогайте хозяйке ухаживать за больным.
— Но что со мной?.. — простонал Андроник. — Я не могу ничего есть, такая боль… И все горит во мне!..
— Это язва разъедает твое нутро, — пояснил Лазарь. — Но она не заразна.
— А ее можно вылечить? — с надеждой обратилась к нему Таисия.
— Облегчи хотя бы мою боль!.. — взмолился Андроник.
— Сейчас я дам тебе травяного настоя, это должно помочь, но лишь на время, — сказал врач. — А для более основательного лечения нужен один левантийский бальзам, но у меня его нет.
— Но где-то же в городе он есть? — спросила Таисия.
— Аптекарь Эрмирио говорил, что ему должны привезти его на том генуэзском корабле, который вчера выпустили из Карантина. Пошлите кого-нибудь к Эрмирио.
— Да, сейчас… — Таисия растерянно оглянулась и обратила внимание, что, кроме Чугая и двух служанок, вокруг никого из челяди нет. — Слуги куда-то разбежались… Не посылать же мне слабоумного раба или этих двух глупых гусынь, которые со страху что-нибудь перепутают. Куда остальные подевались? Зовите их!
— Мама, лучше я пойду, — заявила Марина, которой вдруг захотелось вырваться из гнетущей обстановки дома на городские улицы, где шумное и пестрое разнообразие невольно отвлекало от мрачных мыслей. — Я-то уж точно ничего не перепутаю. Пусть только Лазарь скажет мне название бальзама или напишет аптекарю.
Врач вытащил из своей сумки кусочек пергамента и протянул его Марине:
— Вот, покажешь эту запись Эрмирио, и он все поймет. Только лекарство стоит дорого.
— О, я готов заплатить любые деньги, лишь бы унять эти страдания!.. — простонал Андроник.
Марина взяла записку и выскользнула за дверь. Мать успела крикнуть ей вслед:
— Возьми кого-нибудь в провожатые!
Таисия была женщиной строгих правил и считала, что девицам благородного сословия зазорно ходить по городу в одиночестве не только вечером, но и днем. В другой раз Марина, наверное, пропустила бы мимо ушей наставление матери, но не сегодня, в день, когда закончился карантинный отстой большого торгового корабля и, значит, улицы города заполнятся голодными на женщин моряками и нахальными генуэзскими купцами, которые в каждой встречной одинокой девушке видят свою законную добычу.