— О, да у красавицы грозный страж! — усмехнулся Лукино Тариго в сторону Никодима. — Ты кто ж ей: муж, брат или жених?
— Я не имею чести быть связанным какими-либо узами с дочерью моего хозяина, но клянусь, что сумею ее защитить, если понадобится! — выпятив грудь, заявил Никодим, которому нравилось показывать себя храбрецом, особенно если это ему ничем не грозило.
— О-о, какие велеречивые слуги в ваших краях! — воскликнул Ридольфо. — Да, судя по всему, Таврика — вовсе не глухая провинция. Недаром дядюшка Эрмирио здесь прижился.
— По-моему, этот старый плут Эрмирио везде сумеет стать своим человеком, — заметил генуэзец и тут же воззрился на Марину: — А вы, барышня, живете где-то недалеко от аптечной лавки?
— А ты что же, хочешь проводить синьорину до дома? — спросил Ридольфо.
— Такую красотку я готов проводить хоть до алтаря, какой бы она ни была веры! — заявил Лукино.
— Не слушайте его, синьорина, — шутливо предостерег Ридольфо. — Такие, как он, женятся в каждом порту.
— Меня и предупреждать не надо, — через плечо кинула Марина. — Девушки Кафы знают цену обещаниям генуэзских моряков.
— А вы давно живете в Кафе? — спросил ее флорентиец.
— С самого детства.
— И что же, вам здесь нравится? — продолжал допытываться Ридольфо. — Вы никогда не хотели уехать из этой генуэзской фактории куда-нибудь в большой город, в цветущую страну?
— Но Кафа — тоже большой город, а не захолустная фактория, — с некоторой обидой в голосе заявила Марина. — Купцы-мореходы называют Кафу королевой Черного моря.
— Это правда, — подтвердил Эрмирио, который, войдя, услышал слова Марины. — С тех пор как пали государства крестоносцев в Палестине, а на Востоке возникла империя монголов, изменились и торговые пути. А Кафа оказалась в центре этих путей. Здесь замыкаются связи между Западом и Востоком.
— Это же мы, генуэзцы, сумели выбрать такое удачное место для колонии! — хлопнув себя в грудь, заявил Лукино.
— Но теперь Кафа по красоте и богатству вполне может соперничать с Генуей, — сказал Эрмирио.
— И все-таки она наша колония! — упрямо повторил генуэзец.
— Конечно, ваши торгаши ничего не хотят выпустить из рук, — насмешливо заметил Ридольфо. — Кафа от вас за тридевять земель, а вы считаете ее своей колонией. Еще бы, ведь здесь такая прибыльная торговля! Особенно рабами. Недаром о генуэзцах и венецианцах говорят: «Весь народ — купцы». Не правда ли, Донато? — обратился он к своему спутнику.
— Но у вас во Флоренции купцы тоже всем заправляют и давно слились с нобилями[11], — ответил Донато.
У Марины, вначале заинтригованной молчанием этого странного латинянина, а теперь удивленной его словами, невольно вырвался вопрос:
— А вы, синьор, разве не флорентиец?
— Я римлянин! — ответил Донато, слегка вскинув голову.
— И что за гордость нынче быть римлянином! — усмехнулся Ридольфо. — Это в старину Рим был главою мира, а в наши дни он являет собою не более как его хвост.
Донато нахмурился, а Эрмирио поспешил примирительным тоном вмешаться:
— Ничего, Рим еще возродит свое величие. Только дай Бог, чтобы папа окончательно вернулся из Авиньона[12] и не начался церковный раскол.
Марина, взглянув на аптекаря, вспомнила, что ей пора домой, что она и так уже задержалась в лавке дольше, чем того требовала необходимость. Мысленно упрекнув себя за суетный интерес к разговорам молодых итальянцев, она поспешила взять лекарство и попрощаться с Эрмирио.
— Погодите, синьорина, позвольте хотя бы узнать ваше имя! — крикнул ей вслед Ридольфо.
— Мне некогда с вами знакомиться, я спешу к больному! — ответила девушка уже от двери и, мельком оглянувшись, встретила пристальный взгляд Донато.
«А он все-таки заметил меня, но почему-то даже не попытался заговорить», — подумала Марина, удивленная и слегка задетая тем, что он не проявил к ней такого интереса, как Лукино и Ридольфо. Она шла по улице торопливо, чуть не спотыкаясь при ходьбе, словно хотела этой поспешностью загладить то легкомысленное любопытство, которое подтолкнуло ее вовлечься в разговор с молодыми итальянцами, задержавшись на несколько лишних минут в аптечной лавке.
После ухода Марины на Эрмирио тут же посыпались вопросы.
— Кто эта девушка? — приступил к нему племянник. — По одежде — скорее из греческого квартала, но говорит по-итальянски весьма недурно.
— О, в этом нет ничего удивительного, — пожал плечами аптекарь. — В Кафе столько разных племен и наречий, что все научились объясняться друг с другом. Здесь уже начал вырабатываться свой особый язык, доступный как латинянам, так и восточным народам.
— Странно, что я никогда раньше не видел эту красотку, хотя она меня знает, — подкрутив усы, заметил Лукино.
— Многие знают такого знаменитого корсара, как ты, — лукаво улыбнулся Эрмирио. — А ты так редко бываешь в городе, все время где-то странствуешь, вот и не замечаешь местных девушек. Впрочем, эта малютка совсем недавно похорошела, а раньше была незаметным серым воробушком.
— Но кто она такая, откуда? — спросил генуэзец.
— Это падчерица Андроника Таги, армянского купца из контрадо Айоц-Берд, — пояснил аптекарь.
— Но она не похожа ни на армянку, ни на гречанку, — заметил Ридольфо. — Я только у венецианок видел такие золотые волосы, да и то они ведь добиваются подобного цвета, высиживая в особых шляпах под солнцем и обсыпая волосы разными пудрами. И черты лица у этой девушки совсем не восточные.
— Марина — славянка, и у нее северная красота, — сказал Эрмирио.
— Марина? Ее зовут Марина? — спросил молчавший до сих пор Донато. — Но ведь это романское имя.
— Да, а что тебя удивляет? — откликнулся аптекарь. — Славянские женщины носят не только греческие, но и римские имена.
— Марина означает «морская», — пробормотал Донато с задумчивым видом. — Морская дева…
— А купец Андроник, кажется, богат? — поинтересовался Лукино.
— Не то чтобы очень, но довольно состоятелен, — ответил Эрмирио.
— И много у него наследников, кроме этой Марины? — продолжал допытываться генуэзец. — У него ведь, наверное, есть и родные дети?
Эрмирио принялся охотно рассказывать:
— Его дети и первая жена умерли во время чумы. Потом он женился вторично, но его вторая жена умерла при родах, осталась дочь Рузанна, но она давно ушла жить в монастырскую общину. Еще у него был от одной гречанки побочный сын Григор, которого Андроник признал, взял в дом и даже назначил своим наследником. Но несколько лет назад они поссорились, Григор ушел в плавание, да так и не вернулся, утонул во время шторма. И теперь у Андроника единственный наследник — его сын от третьей жены, славянки, матери Марины. Ну а за падчерицей, я думаю, прижимистый Андроник большого приданого не выложит. Он хочет отдать ее замуж за Варадата Хаспека, который и без того богат, так что приданого не потребует.