самоваром ее гости — старушки опекаемые или родственники, а я, соскучившись слушать «божественное», чему посвящались разговоры гостей Коки, уходила в комнату горничной Паши, где тоже собиралось общество из прислуги своей и соседской. Разговоры там велись о страшных случаях. Рассказывали о покойниках, выходящих из гробов на кладбищах, о жестокостях разбойников и о прочем в таком роде. Коке я не рассказывала об услышанном, потому что она не пускала бы меня слушать все это, а я хоть и боялась, но хотела знать обо всем этом и верила во все выдумки. Будучи храброй в 4−5 лет, в 6 лет я уже боялась темноты, боялась одна оставаться в комнате. Все услышанное у Паши мне живо представлялось. Это были зимние вечера. Летом же все время проходило в играх во дворе или в саду. Должна сказать что при двух няньках, если я не была с Кокой, то была беспризорной. Видимо, Кока моя это понимала и всюду, куда хотела идти или куда нужно было ей идти, брала меня с собой.
Походы, вернее, поездки наши на базар я описала — пропустила только первый этап. Против Собора на базарной площади была большая красивая часовня — всегда открытая. Наивность и вера моей Коки всегда заставляли ее начинать дело покупки с молитвы. Она и я с ней заходили в часовню, ставили свечи перед иконами, молились. Крестились несколько минут и потом только приступали к покупкам. Это повторялось каждую субботу.
В воскресенье, после выпечки пирогов (печь топили в 5 часов утра) мы шли к поздней обедне в ту церковь, где был престольный праздник и служил архиерей; он в конце обедни произносил проповедь. Благодаря этому, я помню все почти церкви Мурома — и внешний их вид и внутреннее убранство.
Видимо, я была очень внимательна. Стояла я не всю обедню — Кока меня посылала отдохнуть на скамеечке около церкви. Если воскресенье было без особых праздников, то я и Кока ходили в ближайшую церковь «Сретенья Господня», где у нас было постоянное место, свой коврик, а староста из уважения к Коке приглашал меня вслед за собой обходить прихожан с медной тарелкой, на которую клали кто сколько мог и хотел. Были и рубли, и копейки. Это доставляло мне большое удовольствие и было большой честью. Потом деньги надо было сосчитать, записать сумму в особую толстую книгу и сдать старосте. Иногда приглашались и другие девочки. Было мне в это время, по-видимому, лет 7, 8, 9.
Монастырь женский. Моя незабвенная и дорогая Кока опекала, оказывала помощь другим нуждающимся в ней и по природной доброте своей и отзывчивости на горе человеческое и благодаря вере в Бога и убежденности в том, что «вера без дел мертва есть» и заповеди Христа выполнять необходимо. Такие же убеждения имели и отец, и мать наши. В семье исполнялись церковные праздники по всем правилам. Во всем этом много интересного. Все это ушло навсегда и теперь не нужно и смешно, может быть, но описать все это, как было, мне хочется. Сумею ли ?.. Чтоб интересно было кому-нибудь из моих детей, внуков и правнуков… Постараюсь!
Начну с монастыря, где я часто бывала с Кокой и многое запомнила. Монахини и монашенки кроме отправления церковных служб занимались ремеслом и рукоделиями. Носили все одинаковую форму — черную длинную рясу, похожую на рясу священника и бархатный клобук на голове — шапочку определенного фасона, хорошо известного по картине Васнецова (ошибка — Сурикова В. Ч..) «Боярыня Морозова». Нижние чины — несколько упрощенную. Называли всех монашек «матушками». Церковные службы занимали много времени: ранняя обедня каждый день, поздняя по праздникам, всенощные перед праздниками, «часы» постами и что-то еще. Кроме того, нижние чины убирали церковь. Все должно было блестеть — ризы на иконах, подсвечники, чаши и прочая утварь.
Управляла монастырем мать-игуменья. У нее были помощницы: мать — казначея, матушки, что делали просвирни, трапезные матушки, которые заведовали кухней и питанием всей общины да и прочим коллективным хозяйством. На довольно большой территории монастыря, огороженной кирпичной стеной, стояла церковь. Около нее небольшое кладбище. Вокруг располагались маленькие домики в одну-две комнаты-кельи, большой корпус игуменьи с ближними монахинями, трапезная.
Многие монашенки занимались рукоделиями всевозможными: вышивкой, вязанием, стежкой одеял; брали заказы у населения города. Шили и вышивали приданное для невест. Все это высокохудожественно, со вкусом — мастерицы были отменные. Как распределялись заработанные деньги — не знаю. Наверное, что-то шло в общую казну монастыря, что-то оставалось и исполнительницам заказов. Я со своей Кокой ходила к монашенке по имени «матушка Нина». Она имела отдельный домик-келью и двух «послушниц», которые носили форму монастыря, но могли уйти в «мир», если пожелают, т. е. они не были посвящены, не имели «ангельского чина». Комнаты-кельи были увешаны иконами и картинками духовного содержания. Даже днем горела лампада.
Занималась «матушка Нина» стежкой одеял и шитьем тряпичных кукол. Для нашей большой семьи бабушка Кока заказывала им и то, и другое. Куклы были очень хороши, и мы любили играть ими больше, чем фарфоровыми. Помню, у меня была кукла-девочка, у Лени кукла-мальчик. Лица кукол вышивали цветными нитками. Куклы были очень прочными. Здесь же можно было заказать для кукол платье и пальто. Все выполнялось тщательно и красиво. Пальто отделывались меховой опушкой. Походы к матушке Нине доставляли мне большое удовольствие.
Вторая монашенка, посещаемая моей Кокой, а иногда и мамой и другой моей бабушкой, звалась «Пашенька-монашенька». Она жила тоже в отдельной келье — там была совсем другая обстановка: строгая деревянная мебель, не крашенная. Столы, лавки, табуретки напоминали мне картинки к сказке о трех медведях. Книги толстые в старинных, наверное, кожаных, а мне казалось тоже деревянных, переплетах. Сама Пашенька сидела всегда в переднем углу перед раскрытой книгой. У нее тоже была молодая прислужница-послушница. Встречали и провожали приходящих низкими поклонами, но в ритуале этом было большое собственное достоинство. Пашенька не занималась рукоделием, она была, верно, рангом выше: она давала советы, предсказывала будущее, лечила святой водой и святым маслом. К ней шли с горем или посоветоваться о том, как поступить в сложных житейских обстоятельствах.
Такие вот сложные обстоятельства привели однажды к Пашеньке за советом мою бабушку Гладкову с ее двумя дочерьми — Павлой Николаевной Шемякиной и Валентиной Николаевной Вощининой. Мне кажется, что с ними была и я, но, может быть, я много раз слышала об этой истории, и создалось у меня впечатление, как будто я при этом присутствовала.
Дело было в 1917 или в