Читать интересную книгу Любовные похождения барона фон Мюнхгаузена в России и ее окрестностях, описанные им самим - Виталий Протов

Помещик рекомендовал мне посмотреть сие празднество и по мере сил поучаствовать в нем (сам же он сказал, что слишком стар для таких забав).

Под деревом посреди поляны стояла соломенная кукла явно мужеского пола, о чем свидетельствовал детородный орган немалых размеров. Неподалеку было разложены дрова для двух костров – один большой, другой поменьше. Вокруг них потом и происходило все веселье и пляски. Но в начале празднества прикатили громадную бочку и принесли несколько ковшей. У бочки выбили донышко и, зачерпывая полные ковши содержимого (а содержимым оказался хмельной напиток, вкусом напомнивший мне медовуху), стали передавать их по кругу. После этого празднующие принялись водить хоровод вокруг дерева, под которым стояла кукла. Пелись песни, смысл которых ускользал от меня, а потом один из парней вышел из круга и пнул куклу ногой – та упала, и тогда все стали изображать скорбь и печаль, будто кто-то умер, потащили куклу к малому из костров и под дикие крики подожгли ее. Соломенная кукла быстро сгорела под причитания собравшихся. За этим действом не забывали и о бочке с ковшами.

Суть этого обряда осталась для меня непонятной, но смотреть на происходившее было занятно. Тем более что юбки молодых девок в пляске взлетали высоко, а к ношению панталон в этих местах были не приучены.

Когда с куклой было покончено, вся компания – девки и парни – шумно покружила некоторое время вокруг дерева, где недавно стояла ныне сожженная кукла, а потом отправилась на обрывистый берег реки и принялась кидать в воду заранее заготовленные венки, пучки травы, цветы, крапиву. Все это делалось под припевки о каком-то Ярилле, под звуки рожков, трещоток и других, мне неизвестных, инструментов.

Потом подожгли большой костер. Пламя от него взметнулось высоко в небо, сухие дрова хорошо схватились, но скоро костер осел, и, когда от него осталась лишь кучка тлеющих углей, парни с девками принялись прыгать через него и разбиваться на пары, а потом направляться к реке. Сразу стало ясно, что девок в этой деревне больше, чем парней, потому что два-три десятка их остались у костра петь свои песни, тогда как парней для них не находилось.

У реки пары поскидывали с себя одежду и бросились в воду, некоторое время они с визгом и криками возились в воде, плескались, плавали, а потом стали выходить на берег, и тут началась самая занятная часть празднества.

Их любовные игры становились все более активными, и наконец началось всеобщее совокупление. Пары, насладившись друг другом, меняли партнеров и продолжали эту неистовую любовную игру. Не знаю, можно ли это было назвать свальным грехом, но в любом случае у меня вдруг пропало желание оставаться лишь зрителем этого действа.

Я подошел поближе к костру, где, завидев меня, от хоровода отделились два премиленьких создания, они схватили меня за руки, и мы втроем побежали к реке. Девицы быстро скинули с себя сарафаны и кофты, а мне пришлось повозиться, отстегивая ремешки нагрудника и прочие рыцарские атрибуты, которые были неизменной частью моего одеяния. Девицы проявляли нетерпение, помогая мне, если я слишком долго мешкал с каким-либо из ремней или перевязью. Наконец я предстал перед ними в костюме Адама, и по их раскрасневшимся мордашкам было видно, что ожидания их я не обманул.

Мы стали миловаться и обниматься, не переходя пока к последней стадии любовной игры, и вдруг раздался топот быстрых ножек и мимо нас к обрыву пробежала одна из девок, оставшихся без пары у костра (как я выяснил уже позднее, она сильно закручинилась от одиночества, глядя на происходящую оргию, и, не выдержав навалившейся на нее тоски, решила покончить с собой, утопившись в той самой реке, которая для других в эту ночь была источником многих радостей). Она сиганула с обрыва – только мы ее и видели. Раздался плеск воды, а потом – тишина. Другие, увлеченные своими занятиями, не заметили сего происшествия, я же, не выпуская из рук двух своих девиц, пододвинулся к обрыву и увидел, что несчастная лежит на дне – вода в реке была такой чистой и прозрачной, что даже в сумерки можно было видеть на большую глубину – и пускает пузыри.

«Еще минута-другая, и ее уже ничто не сможет спасти», – подумал я, испытывая к ней искреннее сочувствие.

Рыцарский кодекс чести не позволял мне бросить двух уже прилепившихся ко мне девиц, а потому я решил действовать так, как действовали бы в этой ситуации мои предки, ни разу не показавшие спину врагу и не сдавшие ни одной любовной схватки. Пусть наша родовая фамилия и Мюнхгаузены, что означает «монаший дом», однако женоненавистничеством наш род никогда не отличался (к тому же мне известны монахи, которые могут дать сто очков вперед любому записному любителю женских прелестей), и я, следуя славным традициям предков, прыгнул с обрыва, прижимая к себе двух обнаженных дев, которые отчаянно вскрикнули, но при этом лишь теснее прижались ко мне. Прыгая с обрыва с двумя девами, я, однако, не представлял себе, каким образом буду спасать несчастную утопленницу – ведь обе руки у меня были заняты. Но я даже не задумывался об этом – действовал по наитию и подчиняясь рыцарской природе. По наитию же пришло ко мне и решение сей трудной задачи. Впрочем, трудной она была бы для кого-то другого, но не для барона фон Мюнхгаузена, который соображал быстро и находил решения в самых немыслимых обстоятельствах.

Уходя под воду, я уже знал решение. Оно пришло логическим путем, простое, как арифметическое действие по сложению однозначных чисел. Если хватательные инструменты, которыми меня наделила природа, заняты, то остается воспользоваться тем, что остается. И потому, поднырнув с нужной стороны, я подцепил утопленницу тем органом, который у меня, к счастию, еще был не занят. Причем подцепил за то самое место, которое ему более всего и подходило по форме (о размерах умолчу, скажу лишь, что ответный орган, имеет, как известно, способность практически к неограниченному растяжению, а потому особых препятствий к осуществлению этого возникшего у меня по наитию плана я не встретил).

Утопленница, почувствовав мое вторжение, вздрогнула, а я, оттолкнувшись ногами ото дна теперь уже отягощенный (приятное отягощение) тремя девами, стал всплывать, и вскоре мы все оказались на берегу. Однако несостоявшаяся утопленница не изъявляла ни малейшего намерения выпускать своего спасителя, что даже вызвало некоторую ревность у двух других дев, которые полагали, что имеют право первоочередности.

Поначалу мне показалось, что спасенную одолевают судороги возвращения к жизни – такое иногда случается с утопленниками: когда они приходят в себя, на них находит корча, все тело дергается. Именно это и происходило со спасенной, но, приглядевшись, я понял, что причина ее корчи совершенно иная. Она еще не успела наглотаться воды и заглянуть в глаза смерти, когда попалась на мой спасительный крючок, ощутив который в своем лоне, снова загорелась желанием жить. Насаженная на мое естество, она всеми недрами своего тела пыталась объять его, ощутить его в полной мере, возвращаясь к жизни на волне сладострастия, которая есть самая высокая из волн, что подхватывает нас, вознося к поднебесным вершинам, на которых встречает нас Амур.

Ей удалось добиться желаемого достаточно быстро (не знаю уж, что было тому причиной – то ли нервическое состояние после пережитой и преодоленной готовности покончить с собой, то ли какие-то особенные свойства моего спасательного инструмента), к немалой радости двух других претенденток на мое внимание, которые поспешили испытать то же, что их восставшая из мертвых односельчанка, лежавшая теперь без сил, кои все без остатка были затрачены на получение наслаждения, ставшего стимулом ее возвращения к жизни.

Праздник Ивана Купалы сохранился в моей памяти по сей день, я вижу своим мысленным взором случившееся много лет назад так, будто это произошло только вчера, и благословляю тех дев, что давали наслаждение мне, не забывая и о собственных радостях.

Боевые уточки

Мое перо спешит дальше. Пропускаю, боясь не успеть, ряд приключений на дальнейшем моем пути до русской столицы, добравшись наконец до которой, я был шокирован представшим передо мной необычным зрелищем – по дороге навстречу мне мчалась карета, возница которой нахлестывал не только лошадей, но и попадавшихся на пути прохожих. Удары кнутом он сопровождал грозными криками:

– А ну, смерды, прочь с дороги! Не вишь, кто едет?!

Не зная местных обычаев, я прижался к обочине, уступая дорогу карете, которая, как мне удалось узнать в скором времени, принадлежала графу Бирону, фавориту императрицы Анны Иоанновны.

Я же поспешил к Его милости герцогу, на дворец которого мне указали местные жители.

В канцелярии герцога мне выразили неудовольствие моим якобы поздним появлением (хотя я ни одного дня не потерял даром – виной моего долгого пути были бескрайние просторы Российской империи) и сказали, чтобы я немедля отправился на приготовленную мне квартиру и безотлучно ждал вызова.